Тимофей постарался говорить как можно спокойнее, помня опыт общения с возбуждёнными больными:

– Я доктор из Пантелеимоновской больницы. Верьте мне, эта женщина толстая не от еды. Она больна водянкой. Грешно измываться над болящими. Одумайтесь.

– Она у меня червонец слямзила, – буркнул один из нападавших, медленно остывая от гнева. Он отпустил Тимофея и теперь, набычившись и низко опустив голову, стоял, готовый в любой момент снова броситься в бой – теперь уже с доктором.

Тимофей не задумываясь сунул руку в карман, достал скомканную десятку и протянул мужику:

– Возьмите.

Тот оторопело дёрнулся:

– Мне, что ли?

– Вам. Забирайте и отпустите женщину.

Тимофей поднял голову и огляделся: он понял, что людям в толпе стало стыдно. Отводя глаза, они медленно попятились, разомкнули круг и выстроились в очередь, зорко охраняя свои места.

– Ты, того, барин, пойми.… Народ с голодухи озверел, – смущённо сказала в спину Тимофею дородная тётка в плюшевом жакете.

– Эх вы, – махнул он рукой в ответ и быстро, пока в толпе снова не вспыхнула искра ненависти, отвёл в сторону избитую бабу: – Идти можешь?

– Чего ж, могу, – она утёрла лицо рукавом и переступила слоновьими ступнями с ноги на ногу. – Меня только по морде били, кости все целы, – женщина всхлипнула, – сказали, что я деньги уворовала. А я не брала их, не брала. Вон, и Лизку мою до смерти напугали. – Она ткнула пальцем в стоявшую чуть поодаль высокую костлявую девчонку лет двенадцати, глядевшую на мать расширенными от ужаса глазами. – Ты иди, барин, иди. А я с Лизкой домой подамся. Видать, сегодня без хлебушка перебьёмся…

…В темноте мастерской было слышно, как на лавке шевельнулся Аполлон Сидорович, пробормотав что-то неразборчивое.

Тимофей напряг зрение, чтоб рассмотреть лицо сидящего напротив ребёнка, но увидел лишь белеющий нежной кожей тонкий овал.

– Послушай, но тогда, возле булочной, у той полной женщины была дочка, Лиза. Девочка, а не мальчик.

– А я и есть девочка. – Она чуть придвинулась к узкому грязному окну, завешенному газетой, и сразу стали видны ясные глаза и точёный девичий подбородок.

– Какая ты красивая, – сказала Зина, – тебе очень пойдёт пышное платье с оборкой. Ты не думай, – торопливо добавила она, заметив, как Лиза недоверчиво дёрнула плечом, – тяжёлое время пройдёт. И у тебя обязательно будут нарядные платья.

– Кажись, мальцы пришли, – прислушалась Лиза, одним шагом оказалась у двери и припала ухом к холодным доскам. Раздалось три равномерных стука, и девочка удовлетворённо откинула щеколду.

– Ушли патрули, – срываясь на фальцет, наперебой зашептали Ванька с Силой. – Они встретили матросов из Реввоенсовета и побежали кого-то искать. К Николаевскому мосту рванули. Далече отсюда.

Беглецы понимающе переглянулись.

– Спички есть? – требовательно спросила Лиза.

– Есть.

Худенький остроносый мальчик, пошарив в карманах, протянул подруге измятый коробок шведских спичек, в котором сиротливо лежала одна спичинка.

– Спасибо, Сила. Сейчас затопим.

Девчонка сноровисто собрала с полу бумагу, пошевелила дрова в набитой загодя топке и, затаив дыхание, чтоб не испортить единственную спичку, затеплила огонёк в печурке. Под умелой рукой Лизы пламя разгорелось почти мгновенно, распространяя горячий воздух от железных боков буржуйки и заставив Зину расстегнуть пуговицы тёплой шубки.

– Это ты написала записку нашим родителям? – обратился к Лизе Всеволод.

– Ага, я, – подтвердила она, распахнув жакетку. – Я вас давно выследила. Барыня, мамка ваша, уж очень убивалась. Барин-то хоть и чёрный как туча, но держится, на службу ходит, а на барыне лица не было. Сутки напролёт по городу кружила, вас высматривала. Барин её найдёт, обнимет и уговаривает, уговаривает. А она только головой мотает, молчит, не плачет. Тётка ваша старая, та сильно плакала. А барыня нет. Вот я и надумала записку им подкинуть, так, мол, и так, живы вы. А потом вот она приехала, – Лиза показала на Зину, – с её приездом барин с барыней вроде немножко повеселели. Я уж хотела новую записку отписать, а тут вы и сами объявились.