Тимофей отбросил со лба волосы и прислушался: в углу что-то зашуршало.

Может, крыса? Шорох прекратился, и мысли Тимофея снова вернулись к Академии.

Стачечный комитет постановил: 10 марта всем слушателям строжайше запрещено находиться в аудиториях, лабораториях или клинике. Неподчинившихся общему решению ждёт вооружённая расправа. Да-да, именно так и было указано в прокламации: «вооружённая расправа»…

Узник переменил позу и уставился в непроглядную тьму петербургской ночи.

…И всё же он пошёл на лекции. Не робел и не хвастался своей храбростью, но твёрдо знал: нельзя позволить кучке бузотёров навязывать своё мнение всей Академии. При входе в привратницкую к нему бросился добродушный швейцар Василий:

– Господин студент, зачем вы пришли? Вас застрелят. За углом стоят с револьверами!

– Это их дело. А я сегодня должен быть на лекции.

Тимофей обошёл пустое здание. Преподаватели отсутствовали напрочь. Может быть, есть кто-то в клинике?

Действительно, в больничной палате студент, как и надеялся, увидел профессора Коршунова.

– Господин профессор, я пришёл слушать лекцию о детских болезнях.

Профессор замялся, долго протирал стекло пенсне и, наконец, спросил:

– А кто-нибудь ещё пришёл?

– Нет.

– Плохо.

– Господин профессор, вы обязаны прочесть лекцию. Если вы не пойдёте, я телеграфирую министру, что профессора устраивают забастовку.

Лёгкая судорога, пробежавшая по лицу профессора Коршунова, избороздила его лоб морщинами.

– Идёмте.

Было видно, с каким трудом даётся Коршунову это решение.

Войдя в первую попавшуюся аудиторию, Тимофей уселся на ближнюю скамейку, и профессор, собрав всё своё мужество, принялся полушёпотом читать лекцию.

Прошёл час. Никого. В конце второго часа, когда профессор уже охрип, подошли два студента-первокурсника. Ещё через несколько минут – человек шесть выпускников. Лекцию профессор дочитал твёрдым голосом, по привычке помогая себе энергичными жестами.

После занятия Коршунов подозвал к себе Тимофея и долго пожимал ему руку своей холодной рукой с влажными пальцами:

– Спасибо, господин Петров-Мокеев, что настояли на лекции. Вы спасли мою честь и достоинство.

На следующий день, к удивлению Тимофея, Академия работала в обычном режиме, словно забастовки не было. Читались лекции, функционировали лаборатории и клиника, а стачечный комитет самораспустился.

Тогда Тимофей подумал, что все эти коммунистические идеи – детская блажь вроде игры в казаков-разбойников. Пошумит молодёжь, выплеснет энергию да и остепенится.

Ан нет! Революционный переворот всё же стал реальностью в наши дни…

– Тимка, ты здесь? – еле слышно раздалось из прокопанного хода.

Тимофей быстро перекатился на живот, подполз к дыре в полу и прижался щекой к холодному полу.

– Да, я тут.

Хорошо, что Аполлон Сидорович спит. Тимофей прислушался к равномерному храпу, похожему на похрюкивание соседского поросёнка в их ванной комнате.

Сейчас он обсудит с Севой, как надо действовать дальше.

Тимофей и Всеволод лежали вдоль стены на расстоянии вытянутой руки друг от друга, но преграда, разделявшая их, казалась непреодолимой. Разговаривать было трудно, потому что каменная кладка полуметровой толщины поглощала звуки, словно персидский ковёр в кабинете старого князя. Тимофей вспомнил, как учил разговаривать глухонемую Танюшу Арефьеву, и сложил руки рупором. Он приблизил импровизированную слуховую трубку к отверстию в земле и вполголоса поинтересовался у брата:

– Ты цел?

– Цел, но невероятно голоден, – глухо прозвучал невнятный ответ.

У Тимофея отлегло от сердца: знакомый, чуть ироничный тон князя обрадовал его. Брат здоров – уже хорошо. Он очень боялся, что Всеволода изобьют до полусмерти или покалечат, тогда его будет трудно вывести из помещения, даже если подземный ход будет беспрепятственно открыт всю ночь.