– Алё, Нина? – раздался в трубке голос Юрия Львовича.
– Нет, это я, Тимошка, – чуть не плача от волнения, проговорил мальчик и оглянулся на Нину Павловну.
Она дала ему знак рукой: «разговаривай», и он, поощрённый её разрешением, уже более уверенным голосом спросил:
– Юрий Львович, что с дядей Петей?
А потом не удержался и предательски шмыгнул носом.
– Жив, – коротко ответил Юрий Львович, – это всё, что пока удалось узнать.
Тимошка отдал трубку Нине Павловне и, обессиленный, словно из него все косточки вынули, побрёл в свою комнату. Ну как же так? Как дядя Петя мог заболеть? Он же сильный, отменного здоровья! Он сам объяснял, что врачи редко болеют.
Тимошка сел за письменный стол и обхватил руками голову, но напряжение не отпускало его. Он медленно открыл крышку хрустальной чернильницы, обмакнул тонкое пёрышко длинной костяной ручки и стал писать, стараясь выводить буквы как можно ровнее:
Дорогой, любимый батюшка, дядя Петя!
Я люблю тебя и каждую минуточку молю
Бога о твоём драгоценном здравии.
Поправляйся, пожалуйста, дорогой батюшка.
Много раз тебе кланяюсь.
Навсегда твой сын Тимофей Петров.
Он наклонил голову, ещё раз перечитал своё коротенькое послание и решительной рукой добавил к своей фамилии ещё одно слово: «Петров – Мокеев».
Пусть дядя Петя поймёт, как он его почитает. Что бы ни случилось, он, Тимошка, всегда будет ему верным и любящим сыном.
После письма для Петра Сергеевича на душе у Тимошки чуть посветлело, и он решил написать послание ещё и князю Езерскому, раз смешная бабулька Досифея Никандровна взялась переправить его адресату. Он немного подумал, как правильнее начать, переложил лист бумаги поудобнее и написал:
Ваше сиятельство, князь Всеволод Андреевич, дорогой Сева!
Кланяется тебе твой верный друг Тимошка Петров, сын Николаев.
Покорно благодарю тебя за твой подарок – книгу про животных Африки.
Я читаю её каждый день и уже дочитал до жирафа.
У меня большое горе – заболел холерой мой названный батюшка, дядя Петя.
Помолись, пожалуйста, за его здравие.
А ещё сегодня умер мой больной. Он был вор, и у него отрезало поездом ноги.
А ещё я познакомился с бабкой Досифеей Никандровной.
Она принесёт тебе это письмо.
Скучаю по тебе. Храни тебя Господь.
Навсегда твой Тимофей Петров-Мокеев.
Тимошка тщательно промокнул письмо тяжёлым пресс-папье, украшенным медной шишечкой, и удовлетворённо свернул оба письма.
«Бабка Досифея сказала, что её всегда можно найти в больничном дворе, – припомнил он, – значит, завтра, в крайнем случае послезавтра, князь Сева получит это письмо. А если будет в настроении, то отпишет ответную записочку».
Порыв ветра ворвался в приоткрытое окно, и Тимошка вздрогнул от резкого удара грома. Гроза. Весёлый дождь забарабанил по кирпичной стене дома, стекая ручьями с покатой крыши в подставленные под водостоки дождевые бочки, и почти сразу же, прорывая тучи яркими лучами, засияло весёлое солнце, а над городом повисли две радуги.
«Хороший знак, – сам себе сказал Тимошка и улыбнулся. – Радуга – это к добру».
Этот вечер в доме Арефьевых, окрашенный заботой о здоровье Петра Сергеевича, прошёл необычайно тихо. Казалось, даже самовар на небольшом столике около окна пыхтел и свистел не так радостно, как обычно. Тимошке было приятно, что хозяева разделяют его тревогу об отце, но в то же время и беспокойно: а ну как положение серьёзнее, чем ему говорят, и Арефьевы знают что-то такое, о чём он даже не догадывается.
Тимофей долго сидел рядом с Танюшей, произнося в её кулачок несложные словечки и давая ей потрогать разные предметы. Она уже знала слова «яблоко» и «груша» и уверенно нащупывала эти фрукты среди других, лежащих в пологой серебряной вазе.