В детстве и молодости и время течет медленнее, и воспринимаешь мир более остро и локально. Стройка за два квартала от тебя кажется изменением мира, в котором все знакомо до мелочей и успело надоесть. В зрелом же возрасте почти не замечаешь такие перемены. При той кочевой жизни, которую ведет Рязанов, он не успевает свыкнуться с окружением. Поэтому он был поставлен в положение, в котором невольно необходимо вникать в суть вещей, не задерживаясь на их оболочке.

С апреля 1930 года он уже в 8-й военной школе пилотов, в Одессе. Здесь он служит командиром и комиссаром эскадрильи. Еще в 1926 году М.В. Фрунзе так высказывался о единоначалии: – Высшим и наиболее желательным типом единоначалия будет совмещение в одном лице функций как строевых, так и партруководства. Но такое совмещение требует от командира таких свойств и качеств, которые найдутся далеко не у всякого даже партийного командира. В перспективе же, разумеется, этот тип единоначалия будет являться венцом наших достижений. Песня тех лет об эскадрилье:

«Пропеллер, громче песню пой,

Неся распластанные крылья!

За вечный мир,

В последний бой,

Лети, стальная эскадрилья!»

В каких мирах, в каких пространствах летит теперь эскадрилья Рязанова? Летчики ближе к небу. Может, в небесном воинстве служат? Как у Высоцкого: «Впишите нас с другом в какой-нибудь ангельский полк». Наверное, уже все его летчики перелетели туда, на крайние круги свои. Вся эскадрилья тогда, видимо, вскоре в последний бой и улетела.

Рязанову понравилось в Одессе. С 5.04.30 по 10.12.31, 2 лета, 2 осени, провел он там. Степные травы с дурманящими запахами вокруг аэродрома, акации, море, небо какое-то ласковое, мягкое. Обжигающее солнце, обилие рыбы, вина, овощей, фруктов. Привлекал мягкий юмор одесситов, их веселый нрав. Он купался и плавал в море, вспоминая Волгу, несколько раз ловил бычков с прибрежных камней, а пару раз выходил на рыбалку с аэродромным техником, живущим рядом. Один раз на весельной шлюпке, а другой – на парусном яле, они ставили вечером сети, а утром снимали, выбирая разнообразную живность, запутывающуюся в них. Василий бережно вытаскивал морских коньков, похожих на шахматные фигурки, выпуская их обратно в море. Василий днем – полеты, в основном, были вечером – гулял вдоль моря в сторону Большого Фонтана, любуясь чайками и альбатросами, птицами морскими и небесными и раздумывая над возможностями птиц деревянных и стальных. Он летал в командировки в Запорожье, Качу, Бровары. Там обменивался опытом, учил других и снова учился сам. Летом погода была, в основном, солнечная, и пилоты на аэродроме ожидали сложную погоду, чтобы потренироваться в управлении машинами в облаках, при плохой видимости. Поздней осенью и зимой с моря дул холодный сырой ветер, стоял туман, влажность повышена. Самолеты в таких условиях быстро изнашивались, и техники работали, не покладая рук.

Василия притягивали морские просторы. Его, влюбленного в небесные дали, манили масштаб, кругозор. В волжских лугах это было. Не так в тесных городах. И вот теперь ширь степей, переходящая в море, влекла своим размахом, тянула за край. Да и солнца здесь больше, чем в Москве или в Ленинграде, и полеты могут быть интереснее.

Однажды курсант при посадке съехал с полосы, перевернулся, обломал крыло. Сам отделался ушибами. Начальник 8-й военной школы пилотов Иван Панфилович Антошин, бывший командир и учитель Чкалова, вызвал к себе Рязанова:

– Василий Егорович, ты его не очень ругай. Он парень неплохой, с кем не бывает.

– Да я уже сгоряча все ему высказал. Теперь отошел. Но при посадке думать надо все-таки о самолете, а не о девушках. Хороший летчик должен сливаться с машиной. Я его на неделю от полетов отстранил, пусть поразмышляет на досуге.