У гимназистов, если верить донесению, ничего предосудительного обнаружено не было, зато у Виника изъяли 8‑й номер журнала «Братство» и дневник, свидетельствовавший о его «преступных связях с учеником Иркутского промышленного училища Абрамом Шнейдерманом, снабжавшим его «разными нелегальными изданиями», и с другими «политически неблагонадежными лицами»174.
Павел и Моня Файнберги, Азадовский и Виник были подвергнуты обыску после допросов Гольдберга и Воскобойникова, указавших на них как на членов созданного в гимназии кружка. Кроме того, Гольдберг сообщил, что Виник является автором помещенной в «Братстве» статьи о сионизме.
По результатам обыска Самуил Файнберг и Гдалий Левенсон были привлечены к дознанию; оба обвинялись в совершении преступлений, предусмотренных ст. 318 и ст. 251 Уложения о наказаниях175. К дознанию был привлечен также А. Ельяшевич.
В своих письмах в Будапешт от 17 декабря 1903 г. и 9 января 1904 г., также перехваченных охранкой, Гдалий сообщал, что он сам и еще три человека исключены из гимназии (обвиняются в участии «в каком-то „Братстве“, т. е. государственном преступлении») и что им всем грозит от трех недель до полутора лет ареста. Сознавая, что его письма могут попасть в руки жандармов, Гдалий заявлял, что ни в чем не виноват, а о «Братстве» якобы вообще ничего не знает176.
Что касается четырех исключенных, то можно с уверенностью назвать троих: самого Левенсона, Ельяшевича (у него при обыске, как вспоминал Александр Борисович в 1961 г., обнаружили «три револьвера») и Самуила Файнберга. Четвертым же был один из гимназистов, не принадлежавших к «Братству». В «Отчете о состоянии мужских гимназий и прогимназий Иркутского генерал-губернаторства на 1903 год» среди «уволенных за неодобрительное поведение» указаны семь человек (помимо Э. Понтовича и троих выше названных – Валерий Кондаков, Кирилл Кузнецов и Михаил Лесневский). Указано также, что «Кузнецов, Ельяшевич, Лесневский и Файнберг уволены вследствие дознания по обвинению в преступлении»177.
Какая же роль принадлежала в этих событиях четырнадцатилетнему Марку Азадовскому?
«Он был самый молодой в этом кружке, – вспоминал Александр Ельяшевич. – Но самый литерат<урно> образован<ный> и начитан<ный>». Среди отличительных качеств юного Марка он отмечал «огромный литер<атурный> вкус, талантливость, скромность, необычайную живость». И еще – «отношение к людям».
Литературная ориентация «Братства» не оставляет сомнений в том, что Марк Азадовский участвовал в этом журнале не только как редактор, но и как автор. «Первые три номера чисто литерат<урного> характера», – вспоминал А. Б. Ельяшевич, в то же время подчеркивая, что от номера к номеру журнал все более насыщался общественно-публицистическим содержанием. За отсутствием отдельных выпусков (кроме одного) невозможно определить конкретное участие Азадовского в «Братстве», тем более что и стихи, и статьи печатались в журнале под псевдонимом. Известно лишь (со слов Ельяшевича), что в гимназическом кружке уделялось внимание западноевропейской литературе (обсуждались «Ткачи» Гауптмана, «Углекопы» Золя)178 и что Марк сделал однажды доклад «Тип „Скупого“ в литературе (Мольер и Пушкин)»179. Возможно, одна из тем была представлена и на страницах «Братства». «У него <Марка> было несколько литер<атурно>-критич<еских> статей», – вспоминал Ельяшевич.
В «Жизнеописании» (1938) М. К. указал, что его «первый научный доклад», прочитанный «в нелегальном самообразовательном кружке учащихся», был посвящен книге Энгельса «О происхождении семьи, частной собственности и государства»