Арсений постучался в дверь одной из комнат:

– Ефросиния Геннадиевна! Вы еще не ложитесь? У нас юная гостья. Уверен, она голодна!

Старушка еще не спала, и увела девочку на кухню, заверив, что от ее сырников еще ни один человек не смог отказаться. Ефросиния Геннадиевна жила у Арсения уже две недели: когда-то она определила часть квартиры племяннику, и теперь пожинала горькие плоды своего чадолюбия. Каждое утро тот выгонял тетушку на улицу, предупредив, чтобы она не смела возвращаться раньше наступления темноты, если не хочет познакомиться с его кулаками. Летом можно было сидеть на лавочках, а вот с наступлением холодов становилось совсем невыносимо, и старушка шла в поликлинику: записывалась на приемы к разным врачам и сидела потом целый день в очередях, ожидая приема, но зато в тепле. То, что ее каждый день можно встретить в поликлинике, заметила работавшая здесь их общая знакомая, и упомянула об этом в разговоре с Арсением. «Брошенные дети и брошенные старики. У первых еще есть ожидание, у вторых – уже лишь ожидание. Одно, вроде, существительное, зато смысл…. Дети – в них, как в семени цветка, скрыта готовая к высвобождению энергия, это для них еще существуют мечты, надежды, возможности. Ожидание стариков – это время, утекающее сквозь пальцы, приближение к порогу, и мечты больше их не посещают, а только лишь воспоминания. Что ждет стариков, одиноких или не сумевших вырастить своих детей хорошими людьми?

Чужие звуки, запахи,

И голоса, и лица…

Их не было в моей

Чарующей весне.

Готов к свиданию, но медлит колесница,

Та, что должна нести к спасительной черте.

В Твоей свято стране,

Где встреча ждет с любовью,

Объятия друзей и радости приют,

Не вспомню больше то,

Что называлось болью,

А только свежесть роз,

Что в том саду растут…»

Это не давало ему покоя. Они решили известить обо всем социальную службу, а Арсений пригласил старушку пожить у него, пока они с Иннокентием найдут способ оградить ее от племянника.

Дамы, помыв посуду, отправились спать, а он решил почитать о жизни остатков врангелевской армии на острове Лемнос, так как задавался иногда вопросом, можно ли говорить о своей любви к Родине, если твоя жизнь и жизнь очарованных подобно тебе своим происхождением и избранностью, была лишь подмножеством во всех смыслах великого множества , но ты единственно это подмножество согласен почитать за Родину, и если ты отказываешься разделить ее судьбу и нести вместе с ней крест, когда она перестает быть для тебя теплым местечком … Не так давно они с Иннокентием участвовали в дискуссии, незаметно переросшей в потасовку. Как раз затрагивалась тема белой эмиграции и эмиграции вообще… Одна бледная дама настаивала: »Вы только вглядитесь в их вдохновенные лица! Эти люди покинули страну, а с ними такой генофонд потерян!» Ей отвечали:» Да лица как лица – разные. Не нужно так закатывать глаза! Грешили эти ваши носители генофонда как те еще вырожденцы, так что пролетариату, как вы его изволили величать, такое и не снилось! Оставшиеся в России победили в страшной войне и подняли страну из руин, а ваш генофонд сидел в это время в странах, наживших на войне немалые капиталы, смакуя свою обиду и драму!» Накал нарастал, кто-то истерично выкрикнул: «О, слышу голоса потомков вертухаев!» Его пока что по-хорошему предупредили:» Да мы еще вашу родословную не проверяли!» Один из участников дискуссии в самый ее разгар незаметно подобрался к Иннокентию и сунул кулаком ему в ухо. Его поймали, и дальше все вышло не совсем интеллигентно… От чтения его оторвал телефонный звонок. Звук его доносился из кухни – девочка забыла телефон на столе. На экране высветилось: »Мама». Арсений решил ответить – за Алису могли волноваться близкие: