Щурясь и невольно вытягивая шею вперёд, Федор стал рассматривать полотно. Там все казалось было по-прежнему: миниатюрная и хрупкая на вид гимнастка старательно пыталась удержать равновесие на шарообразном снаряде, чуть поодаль от нее на большом кубе сидел довольно крупный мужчина атлетической наружности с такими же грубыми и угловатыми чертами лица и фигуры, как и у ящика, на котором он сидел. Вдруг Фёдор понял, что фигуры на картине словно бы двигаются. Снаряд под девочкой ходил ходуном вправо-влево, а она сама постоянно меняла позу для лучшего баланса, поднимала и опускала руки, наклоняла корпус и то и дело отводила в сторону то одну, то другую ногу. Мужчина сидел почти неподвижно, лишь изредка делая пассы рукой в сторону девочки. Тут Федя догадался, что эти жесты похожи на те, которыми люди обычно сопровождают свою речь и затаив дыхание прислушался. Действительно, герои картины вели неспешную и, видимо, давно начатую беседу.

Сейчас говорил мужчина:

– Вот ты говоришь: люди сильны умом и вроде как, чем больше мы узнаем, тем сильнее становимся. Все вроде так и есть, базара нет, но на деле получается, что все эти яйцеголовые умники – самые жалкие и несчастные люди, и никакой такой силы за ними нет вообще.

– Учёные мужи страдают от своего понимания, дураки же от своего невежества. Умные люди истощены несовершенством мира, прячутся от него в пространстве своего ума и потому не могут жить реальностью. Дураки, овладев миром грубой силой, дуреют, утопая в идиотизме сами и хороня под его толщами последние островки здравого смысла. И те, и другие несчастны. И тем, и другим поэтому мир кажется странным и сложным, где все даётся с трудом, – отвечала девушка на шаре, чеканя слова, при этом даже на секунду не отвлекаясь от своих сложных акробатических манипуляций и не поднимая взгляда в сторону собеседника.

Мужчина в задумчивости закусил губу.

– Не понял… То бишь одни унывают оттого, что лохи по жизни и всю жизнь обречены на высокоинтеллектуальные фрустрации по этому поводу, которые в реальном жизненном пространстве никому не нужны и ничего не стоят, и дом на них не построишь, и бабу на себе не женишь, а другие – оттого, что поняли, хотя и весь мир держат за яйца, есть такие сферы духовной реальности, куда их тупые хари не пустят ни за какие откаты, и вообще где все их контрольные пакеты акций, облигаций с прочими фьючерсами, которыми подперто их самомнение, – вообще говно полное, и за своих пацанов их внезапно там никто не держит, и до них наконец доходит осознание того, что все это время им только казалось, что они сильно верх ушли от тех первых, но на деле, показатели их индексов куда ниже всех остальных на бирже метафизики бытия. И ещё, полагаю, есть большая прослойка среднего класса между ними, положение которых ещё хуже, потому как являются ни рыбой ни мясом и вообще не вхожи в хоть сколько-нибудь серьёзные материальные или духовные круги и всю жизнь обречены быть на подсосе и там, и там. Все верно? – говорил мужчина уверенно, активно сопровождая свои слова сильной и размашистой жестикуляцией.

Девушка улыбнулась.

– Мы такие, какие мы есть. Разные грани на драгоценном камне под названием жизнь, где недостатки одних граней становятся преимуществом для других и наоборот. Хотя некорректно говорить в этом случае о преимуществах и недостатках, потому как это все очень условно, и правильнее говорить лишь о формах и их объективном соотношении, потому как такой бриллиант невозможно оценить или подвергнуть критике. Даже сама постановка такого вопроса абсурдна и лишена всякого смысла. И дело всего лишь в субъективный перцепции граней относительно друг друга, и даже не их самих, а лишь случайных бликов, лучей света, преломленных между ними, которые и есть наше сознание, проходящее сквозь эти грани по правилам открытых физических законов вселенной, – произнесла она спокойно.