Отдышались?

Теперь понятно, что чувствует человек, лишившись зрения? А вот что дальше? А дальше посттравматический синдром – человек понимает, осознает, что он потерял, ведь когда он видел, он был уверен в себе, он все мог, он знал, как и куда, это же так просто – видеть, так же просто, как дышать и вдруг все – кислород перекрыт! И вспоминается зрения лишившемуся, как раньше, иногда, очень редко попадался ему на глаза странный человек в черных очках. Этот странный человек, задрав голову, палочкой осторожно ощупывал дорогу и шел так неуверенно, и так жалко улыбался, а теперь он еще совсем недавно сильный и здоровый, должен вот так же?! И человек закрывается, уходит в себя, и не спасают ни радио, ни телевизор, всё глушит тот же вопрос: «Мало что ли других, меня-то за что»?! И как мириться, как смирится с тем, что больше не видишь ничего, вообще ничего!

Нам это трудно представить, как это – не видеть ничего, даже если вы закроете глаза, то все равно будете что-то видеть: темноту, черноту или какие-то цветные пятна, а слепые не видят ничего, и понять это сложно, но я попробую вам объяснить, что такое не видеть ничего. К примеру, вас с закрытыми глазами подвели и усадили на что-то. Вы почувствовали, что на что-то сели, а какого цвета то, на что вы сели, из какого материала сделано, вы все это можете видеть тем местом, на котором сидите? Вот это и означает «не видеть ничего». Не понятно? Хорошо, пойдем другим путем: закройте один глаз, второй оставьте открытым. Сделали? И что вы видите закрытым глазом? Ничего. Пустоту. Вот ее-то и видят слепые, и как жить с этой пустотой? Вы-то взяли и открыли глаз, а каково тому, к кому эта пустота пришла навсегда?

Вот такая она, эта штука депривация – потеря зрения.

И хорошо, если рядом есть кто может душой обогреть, советом, делом помочь, книгу почитать, одеть, накормить. Да, боже мой, всё, тому, кто рядом, нужно делать всё, когда это еще потерявший зрение сможет преодолеть свою немощь. Но в любом случае жизнь берет свое, и рано или поздно, а посттравматический синдром может длиться и несколько месяцев, и несколько лет, и рано или поздно человек возвращается к людям, к жизни, и нужно учиться жить по-новому, учиться жить новой жизнью от мелочей, как отрезать кусок хлеба, до глобального – переосмысления себя, своего места в мире, да и самого мира тоже, учиться познавать, видеть мир, не видя его. И кто-то смирится и так и остается в своем тихом замкнутом мирке, а кто-то, кого жалит и мешает покоиться в этом мирке гвоздь в одном месте, предпочтет иное, и этот ужаленный, этот гвозданутый жаждой жизни, он найдет в себе силы и сделает этот первый и, возможно, самый важный шаг в своей жизни – шаг из убогого, жалкого мирка в жизнь! И добьется своего, и наполнит эту самую жизнь победами маленькими и большими, достижениями и свершениями, радостью открытий и уверенности в себе! Потому что они любят друг друга – он любит жизнь, а она его, и любит он жизнь так, как ее нужно любить, а она любит смелых!

– Да-а, что можешь, то можешь! И жути-то жути напустил, чувствуется старая школа, иеремиаду, депривацию приплел, в риторику пустился – есть ли у ужаса предел? Скажи честно: «предел» у Волошина стянул?

– А, это опять ты.

– Я, мой любезный друг Гаврилов. Ужасом, поди, всех читателей распугал и что дальше думаешь делать, как назад собирать будешь?

– Буду рассказывать, как люди, поистине, совершая подвиг, обретают новую жизнь и, порой эта жизнь становится ничем не хуже прежней.

– Любопытно. Только давай поменьше громких слов.

– Любопытно? Тогда не мешай.