Конечно, о публикациях мы и не мечтали, но знакомый физик сделал ксерокопии, и они ходили по рукам.

Остановимся только на одном стихотворении – «Не сказывай, не сказывай…». Поражает звукопись, музыкальность (внутренняя рифма почти по всей строке), чёткий ритмический рисунок. Аллитерация: -ст-, -ск-, внутри стихотворения словно что-то постоянно стучит – и только в конце понимаешь, что это «дом колотит ставнями». Напомним, что у автора за плечами всего десять классов заочной лагерной школы.

Читаем:

Не сказывай, не сказывай…
…Печаль ЮГоЮ Газовой ГлаЗА ЗАпеленала…
Про[стая ли], про[стая ли]
Твоя кручина разве,
Когда слезинки [стаяли]…
Весь свет поСТЫЛ и [СТАЛ не мил] —

и после всего этого распева – смысловая концовка, как удар:

И дом колотит ставнями, как по щекам ладони.

(Миша очень любил редкое и красивое слово «юга». Когда я спросила его – что это, он пояснил: что-то вроде степного марева. Потом я к этому слову привыкла, и оно перестало смущать. Сопин был из тех мест, где украинский и русский языки имеют одинаковое хождение. Вот как переводится это слово на русский язык в украинско-русском словаре под редакцией В. С. Ильина: «Юга (ударение на последнем слоге) – сухой туман, мгла, марево»… У Владимира Даля: «…состоянье воздуха в знойное лето, в засуху, когда небо красно, солнце тускло, без лучей, и стоит сухой туман, как дым…»). Стихотворения того периода: «Родные плачущие вербы…», «Не заблудился я…», «Вода, вода…» вошли в сборник «Предвестный свет», цитировались в газетах. А их могло быть гораздо больше! – если бы не предвзятое отношение к автору-заключённому.

Я тебе не писал…

Я тебе не писал,
Что меня посещают виденья,
Временами зовёт меня кто-то,
Кричит, кричит…
То вдруг чья-то рука
На виду у честного народа
Меня разденет,
То я вижу себя
В язычке горящей свечи.
Тает воск.
Опускается пламя ниже.
И качает меня,
Как в сосуде огонь.
Лижет ноги, грудь,
Сердце,
Душу лижет. А вокруг —
Карнавал ночей и снегов…
Я вскакиваю.
Под ложечкой тает смуты льдина.
Усталые веки —
Как ставни избы нежилой.
Разум, о разум,
Что со мной?
Помоги, мой спаситель единый.
Эти мгновенья —
Ножик под горло,
Так тяжело мне от них,
Так тяжело.
Я пробовал пить…
Но это – то же,
Что ветер пьёт воду по лужам:
Поднял, осушил
И, качаясь, пошёл по степи.
Но жизнь – не степь,
И идти, качаясь по ней,
Это в сто тысяч раз хуже,
Чем себя одурачить,
Оглушить, ослепить.
Проснёшься опять.
И куда ж его денешь?
Кричит оно,
Что ты разбит
И распаян.
И тогда,
Как в смерти…
Не хочется пробужденья.
Хочется спать вечно,
Никогда не просыпаясь.

«Есть в душе моей такая рана…»

Есть в душе моей такая рана —
Может, много, жизнь, еще шагнём —
Только знаю: поздно или рано
Полыхнёт, как в полночи огнём.
И сгорит – без углей и без пепла,
Без сифонов и без кочерёг,
То, что столько лет и жгло, и крепло,
То, что столько в жизни я берёг:
И любовь, и горечь, и обманы,
Колос чувств и долгий голод в нём…
Есть в душе моей такая рана,
Что когда-то полыхнёт огнём.

«Всё, что было моим – не моё…»

Всё, что было моим – не моё.
Сердце тянет к теплу, словно птицу.
Память крыльями в проруби бьёт
И не может за край уцепиться…

«Бушует снег, шумит хвоя…»

Бушует снег, шумит хвоя.
И сквозь буран и отдаленье
Неясный голос слышу я —
То ли борьбы, то ли моленья.
Не то… в смешенье буйных сил,
В их дисгармонии и дрожи
Я вдруг в сознаньи воскресил
Весь цикл замкнувшийся,
Что прожил,
От мнимых взлётов до крушений,
Что вижу нынче свысока…
И только не найду решений —
Куда идти и что искать,
Где каждый миг судьбы оплачен
За боль других и за свою.
О чём же снег и ветер плачут,
Или о чём они поют?
Хочу бежать, а буря воет,
И некто с нею грозен, дик,