Где бы ни жили евреи, они обрастают легендами. Дербент не стал исключением. Здесь рассказывают повесть о волшебном кранике.

Надумал как-то дагестанец приобрести в городе дом. По счастью, друг-еврей эмигрировал и продавал все, что не помещалось в чемоданы. Но, невзирая на обстоятельства, цену он заломил немалую. Удивился покупатель. Тогда еврей отвел его в подвал. Там в таинственном полумраке нависала труба. Из нее торчал ловко врезанный крохотный краник. Повернул его хозяин дома, и хлынул оттуда первосортный дербентский коньяк. Обрадовался дагестанец, заплатил сполна. На прощание хозяин предупредил: «Главное – не цеди много. Пей умеренно». С тех пор жил горец припеваючи. Но, как это всегда случается в сказках, нарушил он запрет. Стал торговать коньяком, выносить его из подвала канистрами. Почувствовали коньячные ифриты, что поток огненной жидкости оскудевает. А они и сами были не прочь на ней подзаработать. Сказывают, что стояла у них в отдалении цистерна с неучтенным коньяком, куда и вела заветная труба. Когда-то она была на территории завода, но однажды руководство предупредили, что завтра грядет особо суровая комиссия. Думали они, гадали, а потом нагнали рабочих, те за одну волшебную ночь разобрали часть заводской стены и вновь ее построили так, что заветная емкость оказалась снаружи. А теперь честно украденный продукт уходил у них буквально из-под ног! Прогневались ифриты и перекрыли трубу. Так и остался жадный горец ни с чем. Правда это или нет, не знаю, но доподлинно известно, что порой под блеклым современным домом счастливый владелец обнаруживал древние подвалы или сводчатую старинную баню с глиняными трубами в могучей стене.

– Эй, привет! Заходи, пообедаем! – кричит, высунувшись из окна по пояс, прихожанин синагоги. Дома у него еще один гость – закадычный друг-мусульманин, дочка на улице разучивает с соседями лезгинку. Ведь все они принадлежат к избранному народу – горожанам, жителям Дербента. Лишь одно отличие бросается в глаза. Двор горца сложно представить без боксерской груши, а тонкие, как тростинки, еврейские мальчики в кипах предпочитают шахматы.

Певицу Жасмин тут вспоминают не иначе как Сарочку, первую красавицу Дербента. Гордятся ее популярностью и в то же время осуждающе ворчат на первого мужа: «Сделал ее звездой себе на голову. Она бы отличные супы варила, а теперь сама не знает, что хочет».

В зале под синагогой – прохлада. За длинным столом люди передают друг другу виноградины и дольки мандарина. Я не сразу понимаю, что попал на поминки.

– Можно сказать пару слов? – спрашивает седая женщина.

Председатель степенно кивает.

Она встает, тяжко опершись на соседний стул. Слова ее звучат с неожиданной силой.

– Я обращаюсь к тебе, дербентский народ. Нет для меня людей родней и ближе. Все мы – евреи, армяне, азербайджанцы, лезгины, русские – прежде всего дербентцы. Одна семья. Наши народы можно разделить, поссорить, но нас не разорвать никакими границами. Когда страна рушилась, здесь в каждом храме молили: «Боже, храни СССР!» – и все отвечали: «Амен». Союз распался, нет и прежнего Дербента. Мой сын уехал за лучшей жизнью в другую страну. И лучшей не нашел, и свою потерял. Слушай, дербентский народ, о моем горе. Слушай…

Летний полдень. Жизнь в Дербенте замирает. Клюют носом менялы на рынке, едва не роняя пачки купюр. Устало поникли драконы, подпирающие балкон на улице Ленина. Устраиваются поудобней отрубленные головы у них в лапах. Жмутся друг к другу белые голуби на мавзолее мудрой Тути- Бике. Внутри в прохладном полумраке спит, положив голову на камень гробницы, кладбищенский гид. Его терзает жажда: с утра была тренировка по борьбе, а пить в Рамадан до заката запрещено. В тени могил сорока асхабов – мучеников за веру – блаженно щурится кошка. Дрему не в силах одолеть даже кондиционер в старинной чайхане. Мужчины медленно, словно под водой, играют в нарды. Их нежно обвивает табачный дым. Город затих, призраки былых армий отступили от старых стен. Надолго ли?