– Похоже, – заметила я, – ваша жена не понимала смысла слова «фетиш».

Ленни моргнул.

– Ленор была молода. Ей и двадцати четырех не было. Мне тогда было под сорок, наверное, столько, сколько сейчас вам.

– Вы переспали с ней на том свидании?

Вот что меня всегда интересовало в «Любовной связи».

– В те времена люди делали ровно то же самое, что и сейчас.

– Значит, вы трахнулись сразу.

Кевин, только что после душа и во всем черном, вышел наружу в самый пик дневной жары. Поздоровался с нами обоими по пути к машине. Я почувствовала себя шлюхой.

В ту пятницу, когда работала Элис, я нарядилась в штаны из лайкры и маечку на бретельках. Нанесла тушь и уложила волосы, зачесав назад. Подъехала к студии. Я потела так, что теплые ручейки струились по моим предплечьям.

Никаких признаков катастрофы не было. Ее стерли из Каньона. Воздух по такому раннему времени был прохладным, и солнце выглядело величественно, как в голливудском вестерне. В Нью-Йорке солнце с дробину. Мы оправляемся от смерти так, будто она случилась всего лишь в кино.

Глядя в зеркало заднего вида, я собрала жир со щек и носа напудренной, пахнущей розой промокашкой. Уставилась на свое лицо и смотрела, ненавидя его, так долго, что мне стало стыдно, словно другие люди наблюдали за тем, как я себя ненавижу, и осуждали меня за это. Потом вышла и неторопливо двинулась к двери – совсем другой человек, нежели тот, которым я была в машине. Когда я распахнула дверь, дилинькнул латунный колокольчик. Как и все остальное в Лос-Анджелесе, студия оказалась не такой, как я думала. Я ожидала увидеть белые глянцевые стены и орхидеи цвета заката. Вместо них там были пыльные сансевиерии и маммиллярии в терракотовых горшках. Со стен отшелушивалась зеленая краска, а пахло внутри так, как пахнет в летнем лагере. Стоя в очереди на оплату, я смотрела, как выходили потные худые женщины с полотенцами на шеях и скатанными ковриками на шнурках через плечо. И думала о том, как мужчины говорят о дамах, утративших красоту. Я знала, чтó они имеют в виду, потому что это происходило со мной. Было потускнение блеска в глазах и общее иссушение, как у старого апельсина. Но я полагала, что это не столько физические изменения, сколько побочный продукт того, как женщины видят, что их мужья с ума сходят по молоденькой няньке, словно она решила нерешаемое уравнение или договорилась о мире во всем мире, а не просто заплела их дочке косички так, что та не заплакала.

Я заплатила за одно занятие, отдав из комка наличных 26 долларов, каждый из которых ощущался как последний вздох. Указала свой возраст, и эти цифры взглянули на меня в упор. Сквозь стеклянную дверь я увидела Элис. Поначалу я разглядела только ее затылок и была сражена наповал. Иногда для этого достаточно чьего-то затылка. Даже не нужно гадать, столь же потрясающ этот человек с лица или нет. Когда Элис повернулась, я ахнула. У нее была такая внешность, которая встречается очень редко, даже в местах, где полным-полно красоток. Элис была настолько безоговорочно безупречна, что мне захотелось ее ударить.

Моя тетка Гося была той, кто рассказал мне об этой женщине или, во всяком случае, подсунул мне информацию о ней. Когда тетка с моей матерью сблизились, я испытала только отвращение. Гося была незваной пришелицей, второй женой, и я ревновала. Очевидно, они часто разговаривали по телефону, по три раза в неделю, а то и больше, в то время, когда я была в школе. Я не могла поверить, что не знала об этом. Я была плотно вплетена во все составляющие распорядка жизни моей матери – к ее все возраставшему раздражению.