– Можете мне помочь застегнуть ремни? – прошипел он стюардессе.

– Вы и сами справитесь, если дадите мне подержать газету.

Наша культура деградирует, подумал Иоаким. Все на это указывает – размытая мораль, никуда не годная литература… В искусстве властвуют позорные реалити-шоу. Евангельский пастор – убийца. Принцессы крутят романы с владельцами фитнес-клубов. Газеты просто невозможно читать, а стюардессы забыли, что их главная обязанность – помогать пассажирам.

У него вдруг возникло почти непреодолимое желание швырнуть газету в лицо стюардессе и удрать в туалет. Там, в облаке запахов, оставленных Сесилией Хаммар, он мог бы самоудовлетвориться над крошечной стальной раковинкой, вспоминая их первые объятия на его английском диване… а потом выкурить сигарету, пока не сработает пожарная тревога, а потом самолет приземлится в Броме. И плевать, что его уведут в наручниках.

– Оставь меня в покое! – тем же свистящим шепотом сказал он стюардессе. – Если хочешь, чтобы пассажиры были пристегнуты, возьми и пристегни их сама… Это не я придумал ваши дурацкие правила…

К его удивлению, стюардесса с помощью хорошо воспитанного соседа в галстуке все же застегнула его ремни. Пока они возились с замком, у него внезапно возникло видение: он и Сесилия в недавно купленном доме на Готланде, у нее на руках малыш, мальчик, невероятно похожий на Виктора, а сам он счастливо улыбается, у него нет долгов, а на голове – та самая запасная кипа, бело-голубая, как флаг государства Израиль.

Я должен ее вернуть, решил он. Последнее слово в комедии не останется за этим уголовником с рукой на ее ляжке. Любой ценой я верну ее, эту шалаву. Сейчас я нищий, но вот продам хотя бы пару гениальных картин моего покойного отца, и снова на коне, и она получит все, что захочет!

«Фоккер» вздрогнул, коснувшись колесами посадочной полосы. Продолжая прятать лицо под фотографией распутного пастора-убийцы из Кнутбю, он считал секунды, пока подкатят трап. Его хорошо воспитанный, а может, просто перепуганный насмерть сосед терпеливо ждал, пока салон опустеет. Тогда он похлопал Иоакима по плечу – все, можно больше не прятаться. Сесилия исчезла в зале прилета, так и не раскрыв его импровизированного инкогнито.

Все же удача не совсем отвернулась от него. Он договорился с водителем такси, что тот остановит машину, когда на счетчике выскочит сто шестьдесят крон – ровно столько, сколько было у него в кармане, причем мелочью. Роковая цифра появилась в пятидесяти метрах от дома. В этом-то и заключалась удача, потому что у подъезда маячили два здоровенных бородатых мужика, опираясь на свои мотоциклы.

Он проскользнул за угол и пошел по асфальтовой тропинке вдоль дома. Как он и надеялся, окно в прачечную было открыто. Он тихо спустился на гладильную машину, приоткрыл дверь – никого. Иоаким вышел на площадку первого этажа и вызвал лифт.

Тело его действовало словно бы независимо: он, например, с удивлением увидел свой указательный палец, нажимающий кнопку четвертого этажа, хотя квартира его была на третьем. Его наивное сознание никак не могло примириться с мыслью, что кто-то хочет ему зла, но тело предусмотрительно действовало в соответствии с инстинктом самосохранения. Оно, то есть тело, неслышно соскользнуло на один марш лестницы, пригнулось за решеткой и осторожно посмотрело вниз, чтобы убедиться, не дежурит ли на площадке еще один бородатый монстр. Там никого не было.

На полу в прихожей громоздился сугроб крайне агрессивных писем. Он с дрожью перешагнул его и двинулся дальше, оглядывая по пути руины своей холостяцкой жизни. Пустые картонки из-под вина рассекали акваторию архипелага, образованного кучами грязного белья, там и тут валяющегося на полу. Книги из университетской библиотеки, которые надо было вернуть еще в прошлом тысячелетии, мусор, танцующие комки пыли, похожие на крошечные перекати-поле… напоминание о многих годах в осаде одиночества, о его безудержном падении…