устраивали целые концерты. Приходила и мать моряка Володи – Захаровна, лучший полевод бригады. У нее даже медаль была за выращивание кукурузы.

Я слышал, как она рассказывала о своей судьбе, моему отцу.

– Хочу, чтобы меня восстановили в партии, – говорила тихо она. —Задолго до войны направили нас на целину в Ставропольский край. Муж мой, отец Володи, был секретарем райкома партии, а я возглавляла пионерскую организацию. И вот нас арестовали. Сначала мужа, потом и меня по обвинению во вредительстве. Меня обвиняли в попытке отравления детей в пионерском лагере.

Год меня держали в каменном мешке подвала. А когда выпустили – я была древней старухой. Зубы все выпали, седая, изможденная. Детей, слава Богу, прибрали соседи. И когда я шагнула им навстречу, они меня не узнали и убежали со страху. А о судьбе мужа так и не смогла узнать ничего. Словно, его и не было.

А на крыльце нашего дома звучал баян и веселилась молодежь.

…Ближе к осени моя кока Лиза стала собирать чемоданы. Они уехали в Ленинград вместе с героическим моряком, баянистом и весельчаком Володей Белоусовым. Дело шло к свадьбе.

В марте в деревню на несколько дней приехал Володя, надо было оформить какие-то документы.

Вечером в дом Захаровны, у которой мы гостевали за чаем, прибежала заведующая клубом Люба Пахомова.

– Володька! Пойдем в клуб. Поиграешь девкам, соскучились уже.

– Иди, иди! – Согласилась Захаровна.

И он надел на себя модное полупальто, кожаные туфли, закинул на плечо баян и шагнул за порог…

Больше мы его живым не видели.

Утром в школе ко мне подскочил товарищ и сказал дрожащим голосом:

– Твоего баяниста ночью зарезали.

– Врешь, – сжал я кулаки.

– Все уже знают. Один ты.

Сердце мое сжалось от горя.

И тут в класс зашел отец:

– Шел бы ты лучше к Захаровне домой. Ей поддержка нужна. Дядю Володю убили. Не надо здесь плакать. Дома поплачешь.

Уливаясь слезами, шел я к Захаровне. Мне было страшно. На улице навстречу мне выбежал растерянный Володин пес. Но он не стал, как обычно радоваться и прыгать на меня, стараясь лизнуть в нос, а вильнув коротким хвостом, повернул обратно к дому, подвывая и жалуясь.

Я постучал и шагнул в дом, страшась увидеть бездыханное тело Володи. У окна в черном платке сидела суровая Захаровна, а рядом с ней сидела завклубом Люба.

– Мы привезли в клуб новый бильярд и ребята заносили его. И Володя с ними. На крыльце стоял Серега Капитан. Он был выпивши. И Володя, руки были заняты, задел его нечаянно плечом.

И вдруг ярость такая:

– Все, Вовка, ты – не жилец! – Сказал он и куда-то исчез.

Я знал Капитана. Он жил недалеко от нашего дома. Он воевал, пришел с войны офицером, получал пенсию по ранению. Друзей у него не было. Мы, ребятишки, боялись встретить его на улице. Уж такой у него был злой взгляд.

– Мы уже расходились из клуба, – рассказывала Люба. У Володи на груди был баян, он играл и мы, девчонки шли рядом и пели. И тут из темноты вышел Серега. В руках у него был нож.

– Что девки? – Голос у него такой хриплый был, словно его кто-то душил. – Конец пришел вашему баянисту.

Мы завизжали. Володя попытался сбросить с груди баян, стал отступать, но поскользнулся на ледяной дороге и упал на спину в снег.

Серега махнул финкой и тоже упал. Но он пополз к Володе и ударил его ножом.

Мы побежали к фельдшеру, кто-то бросился запрягать лошадь, чтобы везти его в районную больницу. И не довезли. У него была перерезана паховая артерия.

…Я пошел домой, не видя дороги. У дома Капитана стоял милицейский мотоцикл с коляской. Я увидел сквозь слезы, как два милиционера вывели на высокое крыльцо Серегу. И вдруг он развернул плечи, освобождаясь от милицейских рук. С одного милиционера слетел с головы картуз, второго он одним движением сбил с ног. Тут же по лестнице покатился и второй.