– Мой хороший, давай, подрастай скорее, – говорила она новому листику кумквата, нежно прикасаясь к нему рукой. – Ты почему грустный, закучерявился и словно вянешь? Может, приболел? A-а, понимаю, тебя надо почаще поливать перед цветением, хотя ты и суккулент, – продолжала она, поглаживая стебли эпифиллума.

– Умняжечка ты наша ботаническая, – шутили девчонки.

Вторая квартирантка – Вероника, преподаватель и репетитор по английскому языку. Стильная и строгая, нежная и очень ранимая в то же время, увлекалась живописью. Её комнату украшали несколько натюрмортов и фотографии хорошенькой девочки. На мольберте красовалась написанная ею самой картина, такая жизнерадостная, яркая, вся словно пронизанная лучами восходящего солнца, многообещающе зовущая к чему-то светлому и радостному.

У Вероники в Рязани с мамой жила трёхлетняя дочь. Молодая женщина сильно скучала и использовала каждую возможность, чтобы поехать домой и побыть с ребёнком.

А вот Маша занимала ту самую комнату с эркером. Сама – неброской, скромной внешности, девчонки, добродушно шутя, любя называли её «наша мышка». Добрая и заботливая, всегда готовая прийти на помощь, поделиться всем, что имела, Маша была общей любимицей. В Москве работала переводчицей в небольшой французской фирме.

– Как бы я хотела побывать в Париже, дышать его воздухом, пройтись по Елисейским Полям, увидеть Эйфелеву башню, знаменитый Версаль… Но это несбыточные грёзы, – говорила она подругам.

Свою судьбу встретила на переговорах. Они оба, как заворожённые, безотрывно смотрели друг на друга. Бизнесмен-француз разглядел в ней что-то такое, что тоже влюбился с первого взгляда, вскоре сделал ей предложение, и теперь она уезжала во Францию.

– Фартовая ты, Маша, счастливая. Вон как глаза от радости светятся! Ты так расцвела и похорошела, какая-то необыкновенно красивая, – радовались подруги.

Интересно, раньше в её комнате жила острая на язык, этакая заноза-колючка, молодая женщина-предприниматель, примерно тридцати пяти лет. Тоже вышла замуж и переехала к мужу. И у Лены с Эролом сын родился только после того, как их спальня переместилась именно в эту комнату!

Любава Никитична приехала попрощаться с Машей, подарила ей маленький сувенир – двух целующихся голубков, символ любви и верности.

Потом подошла к зеркалу, поправила собранные в тугой пучок волосы, лукаво улыбнулась своему отражению и уединилась в освободившейся комнате. Открыв нижнюю дверцу шкафа, пододвинула к себе стоящую в уголке корзинку, разгладила постеленную на её дне салфетку.

– Ну, здравствуй, Хохлик-косматушка! Что, ещё одну выдали замуж? Ой, молодец, ой, спасибочки!

– С кем она там разговаривает? – прислушиваясь, удивлялись квартирантки.

– Вот, принесла тебе подарочки, бусинки и пуговички разные, а ещё угощение – конфеты и ватрушку свеженькую. Откушай и, пожалуйста, помогай моим девушкам. – После этого хозяйка собрала карамельки предыдущего угощения (их, по преданию, следовало закопать) и прикрыла дверцу шкафа.

Очень давно мама поведала ей, тогда ещё молоденькой, про Домового и его помощника, вездесущего домашнего духа Хох-лика, по её убеждению живущих в их квартире, научила общению с ними, как умилостивить и чем отблагодарить.

– Видишь, не случайно эта створка шкафа всегда приоткрыта, как бы мы её ни закрывали. И ты её тоже никогда не закрывай, – говорила мама Любаве. – Квартира наша с такой доброй энергетикой, спокойная и счастливая, особенно эта комната. Помню, был такой случай: уже все живые возвратились с фронта домой, а от мужа всё не было никаких вестей. Однажды мне приснился сон: маленький шустрый лохматый старичок погладил по голове и шепнул, что пропажа нашлась, жди. Глаза у него такие добрые-добрые, руки ласковые. И через неделю муж вернулся. С той поры я стараюсь дружить с Домовым и Хохл и ком.