– Смерть одного человека – трагедия, смерть миллионов – статистика. Ваше изобретение великолепно, друг мой. К несчастью, мне пора. Скоро Самайн, и мне нужно сделать несколько приготовлений, вдобавок к этому, я желаю проведать старого друга. Прощайте, друг мой!
– Признателен тебе за визит, и досадую на необходимость покинуть меня и мое славное общество. Но в этом есть нечто приятное, ведь и я приглашен на Самайн. Надеюсь, мы продолжим нашу беседу там, при более приятных обстоятельствах. Позвольте откланяться, дорогой друг, мое вам почтение и напоминание: легка у мертвых поступь. Будьте вы прокляты, друг мой! —почтительно поклонился герцог, и проводив Эшлера взглядом, сел в подошедший экипаж, управляемый Мародером, и отправился в свою обитель.
Эшлер выбрался из города, где всегда были склоки: из-за супружеских обязанностей, ролей мужчины и женщины, конфликтов детей и прочие бытовые, низменные склоки приводили людей к единственно верному выходу: уничтожить всех, кто думает иначе, а потом вообще всех, кто думает. Жажда крови сильнее жизни, и увы, Дюркгейм был прав, когда рассуждал о героизме, как способе самоубийства. Эта заманчивая идея часто отвергается праведными головами. Эшлер устал от этих склок и драк. Даже его охватило мерзостное чувство, от которого хотелось сбежать, как от чумы. Эшлера соблазняло одно место, где таилось его самое сокровенное желание. К нему он и держал путь.
Нельзя любить одной любовью,
Должна и ненависть в сердцах царить,
Чтобы обагрить золото сыновьей кровью,
Чтобы потом убийц боготворить.
Приносим ли жертвы темному Богу,
Иль станем открыто демонов чтить,
Чтобы сынов предать ближайшему острогу,
Чтобы за золото царей сограждан истребить.
Обрел кто покой, погибнув в бою,
Снова восстанет бессмертном строю,
Чтобы помнить всех жертв нашей злобы слепой,
Чтобы чтить всех убитых для забавы одной.
Во веки веков нигде не найти оправданья
Жертвам тщеславия, ярости и лжи созиданья.
Эпилог. Соблазн
Каждое приличное общество стремится оградить себя от опасности безумия, чумы или иной грязи, способной запятнать честное общество. Так был огорожен район бедняков, наемных рабочих, в целом, крайне неблагополучный район, и согласно, общепринятой идее, обитатели этого района провинились перед Господом, за что были лишены всех благ честного и благочестивого общества, а также их уровней дохода. В этом районе находился один из первых лепрозориев. К нему и направился Эшлер.
Полуразрушенные дома едва не разваливались от каждого порыва ветра, издавая ужасные скрипы, будто бы кому-то непрерывно ломают кости. Время беспощадно ко всему, стирая с лица бытия следы деятельности людей. Крыши покосились, и часто напоминали решето. Черепица покрыта плесенью, следами от когтей. Стены овиты догнивающим плющом, сухими лозами, несущими болезненные цветы. Узкие улицы усеяны мертвыми жертвами чумы и погромов. Здесь царила смерть, и только размеренный шум ветра, скрипы, лязганья и удары оконных створок приветствовались в качестве аккомпанемента песням воронов и трапезе падальщиков.
Эшлер остановился у входа в лепрозорий, построенный в стиле готической церкви, весьма скромной по убранству, придающий ему завершенность и очарование скромности. Из-за дверей выглядывал луч света, боявшийся выходить наружу, боявшийся потревожить покой мертвых.
Войдя, Эшлер увидел человека в монашеском облачении, сидящем на коленях. Монах что-то шептал, и до Эшлера доходили знакомые слова реквиема. Эшлер стал ждать, пока монах закончит молитву.
Рассматривая лепрозорий, Эшлер заметил его простоту, скромность убранства и наличие библиотеки. К несчастью, все медицинские препараты, книги и инструменты были разбросаны, разорваны и изуродованы, но тем не менее, по этим вещам можно представить себе значение этого места. Эшлер также заметил на стенах надписи имен пациентов или молитв, но среди них были несколько литаний к Дьяволу, и рядом с ними четко видны следы от когтей, будто кто-то скреб стены, возможно, в предсмертной агонии или помешательстве. В лепрозорий брали всех: зачумленных, калек, сумасшедших или больных иным недугом. Плохое освещение, плохое проветривание, ужасная еда, ужасная теснота, жестокость персонала – вот будни жертв лепрозория. По иронии его называли «Чистилищем». Светом служили несколько алтарных свечей и пара факелом у стен, создавая жутковатую игру тени с хаотично разбросанными предметами и местами, где свет не имел власти. Все это создает угнетающее ощущение вынужденного, иллюзорного и обманчивого уюта. Только молитва монаха была честной, не видящей разницы между светом и тьмой. Так казалось Эшлеру.