Эшлер слушал герцога очень внимательно и с большим удовольствием, подливая себе вина. Ему нравилась идея, а мысль о предстоящей демонстрации волновала его еще сильнее. Однако, Эшлер замечал, что герцог уже устарел. Он не понимает этого мира. Этот мир противен ему до тошноты, и ему милее его сообщество вечных бродяг, одетых щегольски, дерзко, презирая авторитеты, поблескивая полированными кирасами и заточенными цвайхандерами. Его времена ушли, но он не ушел, вобрав в себя новое знание, герцог приступил к своим обязанностям. Эшлер был рад, что все исполняется так просто и точно. Ведь его идея оказалась крайне простой: люди сами творят свой ад, и им особо помогать в этом не нужно.

Оказавшись на смотровой площадке, Эшлер вспомнил отрывок из одного стихотворения русского поэта, точно подходившего для описания того великолепия, что предстало перед его взором:

– Так!.. но, прощаясь с римской славой,

С Капитолийской высоты,

Во всем величье видел ты

Закат звезды его кровавой!..

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был —

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил! – подхватил герцог. – Приятный момент бессмертия, друг мой – прекрасное бессмертно, и вечно им можно наслаждаться.

Начался дождь. Тучи свинцово-серые стали сгущаться и смешиваться с темно-алым потоком, заполнявшим небо, пронзая его четкими небольшими линиями. Бледно-серебристые раскаты грома были похожи на громогласные удары сердца. На землю стали падать кровавые капли. Сначала несколько капель, а вслед за ними, с постоянно нарастающей частотой, последовали другие. В каждой капле томилась душа, чьи желания в течении жизни были безмерны, и мир не сумел удовлетворить их все. Эти души теперь разбиваются о крыши домов, о тротуар, падают на голову людям, полагающим, что это обычный дождь, из самых обычных капель воды. История должна запомнить каждого убитого во имя прогресса, во имя слез матерей, ради почестей и славы тех, кто читает только статьи в газете. Увы, но их помнит только дождь, стучащий по карнизам, словно отпевая их, и гром, помнящий о павших могучими раскатами, словно бой колоколов церкви. Природа и есть храм Истины, и мертвые хранят сокрытое в листве.

Герцог и Эшлер появились в углу парадной залы, где свет не имел власти. В военное время люди экономили на людях и на всем, отправляя все ресурсы тем, кто не вернется с фронта живым: ни телесно, ни духовно. В комнате слабо горел камин, на накрытом к ужину столе на трех человек стояла одна лишь супница с похлебкой из крупно нарезанных овощей и мясной кости, скорее всего, ее отобрали у собаки. Семья собралась к ужину: оголодавший клерк – глава семейства, упитанный мужчина средних лет с проступающей плешью и сединой, с морщинами на лице и мешками под глазами, одетый в костюм, носимый им уже несколько лет; супруга – женщина средних лет, но выглядевшая на полвека из-за морщин, отравления некачественной или дешевой косметикой, исхудавшей от голода и изнурительного труда на швейной фабрике, откуда она иногда воровала бечевку или куски ткани на продажу или бартер, одетая в старое летнее платье, закутанная в вязаный платок, наливала суп одряхлевшими, дрожащими от усталости костлявыми руками; юный сын, заканчивавший обучение в школе, готовящийся стать врачом, исполненный жажды жизни, но немного исхудавший на диете, что было видно по слегка впалым щекам и усталому виду, так как учеба и атмосфера отнимали много сил, ослабляя нервную систему. Вся семья жила в напряжении, и порой не сдерживала беспричинную ярость, срываясь друг на друге. Не хватало сил, чтобы сдерживаться, ведь все уходило на фронт, а с фронта приходили только похоронки и письма, где не говорилось ни слова о боях.