Ну вот. Про себя-то чуть не забыла. С утра или там после обеда, как только тётка Стеша крикнет через дорогу-то:

– Пиама, чё, Маруся-то дома ли?

– Дома, дома. Щас прибежит. —

И ко мне:

– Беги, доченька, подсоби, покачай Вовку-то, хворый он у Степаниды… А как усыпишь – и беги, играй…

Ага, не знала мама, что так просто этого ребёнка не уторкаешь. Я его качаю, а он гундит, я его качаю, а он ни в одном глазу. Я ему и петь пыталась, хотя ещё и сама не умела. Знала маленько про какого-то Будённого, про Чапаева тоже, а чего про них Вовке петь, он же их не знает. Хотя я и сама не знала, кто такой этот Буденный. Парнишки знали, наверное. По временам идут по улице и базланят. Они и про Щорса, и про Чапаева орали. Тихо не получалось. А нас, девчонок, не брали к себе даже близко. Говорили, что мы тонко поём. И в бабки играть не брали, а так ничё, всегда вместе. Вот так я и страдала через этого Вовку.

И не убежишь, пока он не уснёт. Не очень много раз бегала я Вовку качать – хоть и нехотя, но ослушаться маму и в голову не приходило. Но я невзлюбила этого ребёнка. На улице, бывало, такой шум, визг, топоток, побежали ребятишки куда-то, а я, как проклятая, зыбаю Вовку, а он, гад, не спит. Гундит помаленьку. Вот вражина. Меня бы столько качали, я бы спала, как пропастина.

Раз как-то утром вылетела я из ворот, Райка из подворотни выползла, ребятни куча собралась. Чей-то отец отдал ребятишкам тележное колесо играть. Такое событие ну никак нельзя было пропустить. Игра-то общая получалась. Вместо оси в колесо просовывали крепкую длинную палку, с двух сторон брались за неё сколь влезет человек и с диким восторгом катили это колесо вдоль деревни. Потом с укорами, чуть не с дракой, другие хватались за палку с двух сторон – и пошла потеха. Катали это колесо, пока оно не разваливалось. Иногда на два дня хватало.

Ясно, что всем хотелось покатать. Все было готово, рулевые наши уже за палку хватались, и тут, как на грех, меня мама выдернула из кучи… и пошла я, глотая слёзы обиды и отчаяния качать этого ненавистного соседа. Стеша жалостливо просит: «Марусенька, побудь маленько, покачай Вовочку, я его только покормила, он быстро уснёт».

И ухромала в огород. А у меня сердце всё исчесалось, бежать надо, так бы и заорала во весь голос от обиды. Там, на солнце, по тёплой широкой дороге люди колесо катали, кричали от восторга, за ними облако пыли, курицы в разные стороны. Красота! А я тут маюсь…

А этот «Вовочка» и не думал спать. Правда, и не гундел. А раз все ладно, так чего глазками лупать? Может, я тихо качаю? Ну, на тебе быстрее…

А помните, я говорила, что у них зыбка мелкая? И чего Паша такую сделал, что ребёнок из нее вывалился?

Правду сказать, я так расстаралась, что с размаху зыбку об стену брякнула. Я бы не выпала, доведись кто бы меня качал. А у Вовки ручки-ножки спеленуты, как ему удержаться? Вот и выпал сверточком. Лежит и молчит, и глазки закрыл. Красота, тишина… Я к тётке, с крылечка кричу: «Вовка уснул, на полу лежит, я побежала!»

Чё потом Стеша выла, и мама с бабами суетились, я уж и не видела. Но почему-то больше меня в няньки никто не звал…

Так и катилось колесо моего детства весёлой радугой.

Случалось, конечно, всякое. На нашей же улице, в большом доме, где давно уже кого-то раскулачили, был сельсовет. А в задней комнате наладили детский садик. Тут и ели, и спали, и играли. Главной была крепкая бабка, Дарья Гавриловна с того конца деревни. Она была одна за всех. Если хотите знать, скука была в этом садике смертная. Гуляли мы во дворе, все пятеро. А двор-то без единой травинки, пылища и кучки конского навоза, потому как стояли в конюшне две лошади и бричка под навесом. Еще под навесом стоял триер, какие-то колеса и много всякой железной всячины. А ели мы то, что приносили с собой матери. Дарья Гавриловна складывала всё в кучу, потом делила на всех, и себе тоже. Очень мне этот садик не нравился и особенно наша няня. Больше некого было поставить. Ну вот, если вам интересно, расскажу, как я сбегала из этого плена. Во-первых, мы с Райкой – моей соседкой и подружкой, маленько прогребли подворотню, через которую лазили курицы и собаки. Райка-то привычная в подворотню лазить. Когда Сёма, её отец, и Сёмиха, её мать, уходили на работу, девчонка оставалась одна. А так как она даже до воротной задвижки не доставала, то чтобы ворота не расхабанивать, Сёма вставлял там палку, и бедная моя подруга на улицу ловко лазила через подворотню.