Выйдя из транспорта, Сергей Михайлович был застигнут звонком супруги своей, чтоб купил он батон, пакет молока, и… радостно вспомнил, что…
…А вот черт дери, не поедет! Или можно заодно купить и бутылочку. Живо вообразил себе, что, когда уж доедут до дачи они и всё наконец успокоится, он присядет в флоксовых сумерках на садовую лавочку, и бег его остановится в птичьем щебете простым человеческим счастьем…
В прихожей встретили Сергея Михайловича многие сумки, и некрасивая женщина лет давнишних, ужасно тревожного и сердитого настроения, с бисером капель на сливовых щеках, совсем непохожая на прежнюю его давнишнюю любимую женщину, что-то ему кричала, и с удивлением подумал Сергей Михайлович, как он мог… и черт его дери! не поедет!..
И с мыслью этой взялся поставлять сумки к лифтовым дверям, вынося все, что велено, и опять думал, почему с дачи и на дачу всегда и вечно везут они одинаково сумками и что он, черт его дери, не поедет!
В этот момент совершенно нечаянно выдохнул крамольную мысль свою вслух, и, оформленная в слова, неожиданно обрела она в нем весомость бесповоротно.
Очень скоро придя в себя от услышанного, супруга нахмурилась, размышляя, вступать ли в спор или просто с молчаньем ожидать, когда схлынет напавшая на Сергея Михайловича дурная решимость, и, размышляя несколько времени так, смотрела на него, и смотрела, смотрела… и тоже Сергей Михайлович смотрел на нее, и смотрел, и это было еще страшнее.
Лязгнув, распахнулись лифтовые двери, нарушая молчаливое противостояние их, но настойчивым лязгом своим еще более утвердили Сергея Михайловича в решении, и, дивясь на себя самого, отступая от пасти лифтовой, бунтарем извлек он вдруг из-за пазухи венскую столовую булочку и, впервые в жизни откусив ее сам, поперхнулся, закашлялся и совершенно демонстративно умер.
Страшная спутница
Будьте благословенны, выходные, созданные Богом для отдыха, прерывающие вечный бег человеческий из понедельника к понедельнику сорока восемью часами праздности и безделья, составляющими как недельную, так и конечную цель нашей жизни.
Ф.М. Булкин
Который день преследовала Вадима Петровича Самоежкина страшная спутница. Он оглянется – она здесь. Самоежкин в арку – она с наружной поджидает его стороны. Он в автобус бегом, еле дух переведет, сядет, отдышится, мысленно перекрестится, а она сидит слева.
Вид ее был известный и приметы весьма характерные, всем нам так или иначе знакомые и способные довести узнаванием до нервного истощения и сердечного приступа каждого из живущих.
«Женщина, неопределенного возраста, рост 160–180, сложения худощавого, одета в черный плащ-пальто, кроем саван. Руки длинные, пальцы тонкие, когти острые, капюшон».
Прежде никогда такого ужаса с Вадимом Петровичем не было. Но все случается в первый раз.
Он решил посоветоваться с приятелем, имеющим отношение к правоохранительным органам, рассказал все как есть. Хоть и стыдно бояться женщины, но, вообще-то, смотря какой. Приятель, выслушав, отнесся к случаю с пониманием, посоветовал написать заявление в полицию. Поразмыслив, Вадим Петрович под конвоем ужасной спутницы пошел в дежурное отделение по месту жительства. Та проводила Вадима Петровича к проходной, не решившись войти в хорошо освещенное помещение дежурки. Объяснился с дежурным через пуленепробиваемое окошечко. Написал заявление с просьбой меры принять, оградить, защитить, наложить на приближение запрет. Преследовательницу свою описал сколько мог подробнее, поприметно, фотографий несколько приложил. С чем дежурным принято было заявление Самоежкина и составлен был протокол.