Рейн так крепко сжала подлокотники кресла, что ногти впились в обивку.

– Я чувствую себя так, словно кто-то совершенно незнакомый завладел моим разумом, проник в него ужасно глубоко. Это так отвратительно, будто меня… осквернили.

– Поверьте: видеть, как преступник вонзает нож в грудь своей жертвы и испытывать те же ощущения, не менее ужасно. Чувствуешь себя так, словно это злодеяние – дело твоих собственных рук. А после приходит ощущение… – Зак внезапно осекся.

Рейн поняла, что он не хотел так широко распахивать перед ней свою душу, но, помолчав и постучав кончиками пальцев друг о друга, он тихо произнес:

– Приходит ощущение, что тебя вываляли в грязи. Словно тьма, наполнявшая душу убийцы, просочилась тебе под кожу.

Рейн заглянула Заку в глаза:

– Я испытываю то же самое.

Губы Зака изогнулись в какой-то странной смущенной улыбке:

– Я еще никому не рассказывал об этом – я имею в виду ощущение тьмы, просачивающейся под кожу.

– Я тоже. – Рейн судорожно вздохнула. – Я всегда считала, что с моей стороны будет ужасно глупо рассказывать всем подряд о своих страхах. А ведь я действительно боюсь, что каким-то образом впитаю в себя темную энергию убийц и маньяков. Я не хочу пугать близких мне людей, да и на вечеринках о таких вещах говорить не станешь.

– Я предпочитаю помалкивать по этим же самым причинам.

Ничего себе, подумала Рейн. Они уже делятся друг с другом тайнами. Как ей только в голову пришло обсуждать такое с незнакомцем? К чему это приведет? Или, вернее, насколько далеко можно позволить зайти этой беседе?

– Я знаю, насколько ужасно всюду слышать голоса, но даже представить себе не могу, каково это – бороться с видениями.

– А что собой представляют голоса? – с искренней заинтересованностью спросил Зак.

– Шепот, – протянула Рейн, подыскивая нужные слова. – Но не настоящий шепот и не настоящие голоса. Мой разум ощущает разницу, хотя я не могу ее объяснить на словах.

Зак кивнул, и в его глазах вспыхнуло понимание.

– Я чувствую себя так, словно нахожусь в одном измерении, а от другого меня отделяет тончайшая пелена, – продолжала Рейн. – И вот кто-то по ту сторону пелены начинает говорить. Сосредоточившись, я даже могу различить отдельные слова. Но вообще я не слышу голоса. Я их чувствую.

– Когда, как вы сказали, сосредоточиваешься, все ваши органы чувств как бы открываются навстречу внешним раздражителям, позволяя интуиции прочитать чужеродную энергию.

– Это все равно что впустить себе в сознание призрака.

– Иногда вы слышите шепот жертв, не так ли?

Рейн задрожала.

– Это хуже всего. Я ненавижу шепот убийц, но услышать голос жертвы в тысячу раз ужаснее, потому что знаешь: помочь ей не успеешь.

– Но бывают ведь исключения. Например, девушка, которую вы обнаружили сегодня в подвале, или похищенная девушка, которую с вашей помощью разыскал Митчелл несколько месяцев назад.

– Верно. Но такое случается очень редко. А уж если речь заходит о нераскрытых преступлениях, то благополучного исхода и вовсе ждать не приходится.

– Если не считать свершения правосудия, – тихо произнес Зак.

– Да.

– Наверное, мои следующие слова послужат слабым утешением, но ученые общества считают, что вы не слышите голоса жертв или их мучителей, а способны ощущать энергетический след эмоций, витавших над местом преступления.

– Это я понимаю. Но почему я чувствую лишь крайне негативную, темную энергию? Я никогда не ощущаю следов счастья и радости…

– Ученые считают, что этому есть эволюционное объяснение. Основная задача сознания человека – обеспечить выживание. Иными словами, такие эмоции, как счастье и радость, не представляют опасности, за исключением радостей секса. Психическая сторона вашего сознания со временем привыкла игнорировать положительные ощущения и концентрироваться на негативных.