Потемкин высунул голову из комнатки. Лестница и коридор, как на ладони. Человек, идущий в основной блок, сюда не смотрит. Незачем. А еще это идеальное место для того, чтобы выждать нужный момент, убедиться, что все ушли и спуститься на кухню. Тут и стоял убийца Тора Ларсена, глядя на то, как неуклюжая Бетти, сопя и кряхтя, поднимается по лестнице за мате нелюбимому ею пилоту. Вот еще загадка. Чего ради напрягаться, если человек несимпатичен? Нет мате, и все! Ан, нет – пошла на склад или еще там куда… Об этом стоит поразмыслить…

Потемкин опять спустился в кухню, заглянул в третий холодильник, обнаружил там холодную говядину с хреном, уже порезанную, видимо, для скорого обеда, без зазрения совести стащил кусочек и, жуя, стал подниматься по лестнице. Однако притормозил. Навстречу ему опять спускались ножки в красных туфельках.

Граф был сильно неравнодушен к женским ножкам. Поэтому залюбовался, имея кусок говядины торчащим изо рта. Что было сомнительно с точки зрения этикета. Но покуда обладательница ног его не заметила, а лестница была достаточно длинная, чтобы вспомнить Пушкина:

«Мне памятно другое время!

В заветных иногда мечтах

Держу я счастливое стремя.. .

И ножку чувствую в руках;

Опять кипит воображенье,

Опять ее прикосновенье

Зажгло в увядшем сердце кровь,

Опять тоска, опять любовь!. .

Но полно прославлять надменных

Болтливой лирою своей;

Они не стоят ни страстей,

Ни песен, ими вдохновенных:

Слова и взор волшебниц сих

Обманчивы… как ножки их…»

– О, Боже! – Блондинка-микробиолог схватилась за сердце. Ну, или за что-то, закрывающее сердце. Графу стало мучительно стыдно. Потемкин настолько погрузился в поэзию, что не рассчитал время контакта. И сейчас предстал перед баронессой Шербан с куском непрожеванной говядины и растерянными глазами вспугнутого кенгуру.

Ни вынуть мясо изо рта, ни заговорить он не мог. Поэтому ошеломленно дожевал и только потом решил улыбнуться:

– Я украл мясо из холодильника, баронесса!

Она понимающе кивнула.

– Значит, вы приехали расследовать преступление, при этом совершая другие?

– Вы правы. И я готов понести наказание. Но только, если судить меня будете вы!

– А если наказание будет слишком суровым? – вкрадчиво поинтересовалась блондинка. – И вообще! Может быть, вы пропустите меня к моему сыру?

Потемкин опять рассыпался в извинениях, предложил даме руку и они стали вместе спускаться к сыру, как брачующаяся пара под марш Мендельсона.

– Вам к холодильнику нельзя! – приказала баронесса. – Вы несдержанны! К тому же, через час мы обедаем!

– А вам?

– Мне можно! Я сегодня заменяю обед кусочком Грюйера!

– А ужин?

– Иногда и ужин.

– В день смерти Ларсена вы тоже заходили за сыром, Лоана?

Баронесса застыла у открытого холодильника. Потом повернулась и приняла оборонительную позу, в которой была диво, как хороша.

– Нет, в этот день я вообще отказалась от ужина.

– Странно. Бетти Дэвис говорит, что видела вас.

– Я не сказала, что не была на кухне. Я заходила за соком.

– Вы хорошо знали Тора?

– Мне казалось, что да. Но, как выяснилось, я его совсем не знала.

– У вас был с ним роман?

Потемкин любил порой поиграть с огнем. Но тут была простая логика. Самый красивый парень и самая красивая девушка на станции не могли пройти мимо друг друга. Несколько месяцев одинокого заточения молодая кровь вряд ли выдержит. Кстати, есть еще Миа. Еще более очаровательная, возможно. Но здесь уже непонятно – с кем у нее мог быть роман. Вероятно, как она сама признала – и с тем, и с другим…

Баронесса неожиданно улыбнулась.

– Он очень этого хотел!

– А вы?

– А я не стала возражать…

Потемкин сглотнул и подумал о том, что нравы у представительниц «высшего общества» всегда были более чем свободными. Как и у представителей. Один его знаменитый предок чего стоит!