– Девоньки, вы бы там не шастали, а садились пониже! А то вылетит кто на ухабе, а нам шину на сломанную шею накладывать. Пожалуйста.

– А мы и так сидим, командир! Ты не волнуйся!

– Мы вообще послушные! Да, Люсь?

– Податливые!

Скамьи мы сделать не успели, никто бы на это время не дал. Женщины устроились на мешках вдоль бортов и у кабины. Тесно. Ближе к корме навалом лежат разномастные плащи и ветровки, Это на случай непогоды, потому что дуги для тента тоже не соорудили. Там же хранится туго стянутый в рулон тот самый тент из парашюта, если что, накроются скопом, спрячутся под ним.

Хмыкают, перешёптываются.

Начинать извечную игру я не собирался.

– И всё-таки, давайте-ка пониже, чтобы центр масс был ближе к земле!

Тут включились силы посерьёзней:

– День, так у нас и так центр масс пониже… всегда! – низким постельным голосом молвила вредная Зубкова.

– Ой, какой у нас центр ма-асс… – заход тут же был подхвачен.

– Да ему показать надо! По очереди, Денис, или все сразу? Ты как любишь? Пучком или рачком?

Ну, началось…

– Девочки, они с Пикачёвым на центр масс Кретовой пялятся! У шофёра аж нос побледнел! – съязвила Оксанка, сильная, ловкая ведьмочка, красивая не столько лицом, сколько своей статью, которую не скрадывал даже мешковатый самовязанный джемпер.

– Не сработало, – тихо объявил я неизвестно кому, разочарованный результатом эксперимента с вежливостью.

И вернулся в кабину.

Тем временем Кретова наконец-то заметила в обстановке что-то неладное и теперь о чём-то быстро переговаривалась по рации со Спикой.

Самые активные в десанте – подружки-украинки, Оксана одна из них. Три хохлушки, как их называют, не разлей вода. Певуньи, болтуньи и хохотуньи. Молодые, заводные, в чём-то похожие друг на друга внешностью и почти полностью – характерами. Одна с интендантских складов, две – работницы зелёного хозяйства, в теплицах работают. Говорливые и показушно бесшабашные девчата, обманчиво распущенные, чуть ли не развратные.

Тут такой нюанс: легко участвуя в разговорах на любую тему с остротами и подколками, они сразу же замыкаются, стоит только поинтересоваться их прошлой жизнью на Украине. Просто теряются, реагируя крайне нервно и мучительно! И не на спрашивающего, а на себя, насколько я понимаю. Словно тумблером кто-то щёлкает или насильно меняет в голове программу.

Как и все люди Жестянки, три хохлушки ни черта не могут вспомнить из ближнего прошлого, однако каждый раз поиск воспоминаний о родных краях почему-то вгоняет их в прострацию, в ступор. Порой могут замереть минут на пять, замораживаются. Простейший, казалось бы, и вполне безобидный вопрос: «Как там было, на Украине?» способен мгновенно вогнать их в беспричинные слёзы, что очень странно. Объяснить не могут.

Люди на Пятисотке подобрались с самых разных городов и весей огромной страны, от Калининграда до Читы, однако все, кроме свежих новеньких, уже успокоились, смирились. Кому было положено слёзы горькие лить, отплакался в подушку, кому выпало психовать, стирая зубы от злости и отчаяния, – отпсиховался. С чего вдруг такая реакция именно на украинское?

Больше скажу, украинская тема вгоняет в непонятную тоску и даже депрессию всех остальных. Серьёзно! На себе проверял. Сквозь блок в мозгах пытается что-то вспыхнуть… что-то тревожное. Будто бы личное, словно я причастен к каким-то важным событиям. Тягостным. Пытаешься проколоть барьер и тут же натыкаешься на мрачную стену с ощущением, что лучше вообще не обращаться к этой теме. Даже не приблизиться.

Очень странное дело – и это ещё одна из неразгаданных загадок Жестянки, упрямо помалкивающей в своём безразличии к прошлому оказавшихся на ней людей. Увы, здесь былое ещё быстрей обрастает домыслами, но теряет существенное.