Рано утром Балаш проснулся от грохота взрыва – и уже не мог заснуть. Подошел к окошку – ничего не видно. Окна запотели, на улице было очень холодно. Он вышел во двор. Прямо так, с накинутым на плечи одеялом, подошел к часовому возле ворот.

– Что случилось? Что это был за взрыв?

Часовой смотрел на него с изумлением. Во дворе развернулась машина с включенными фарами и подъехала к воротам – на выезд. Часовой пошел открывать ворота, и машина быстро унеслась. Часовой вернулся к Балашу и опять смотрел на него так, будто видит перед собой призрак.

– А ты откуда появился?

– Я в казарме спал, – ответил Балаш, – в караулке. И проснулся от взрыва.

Подозрительность часового возросла.

– В нашем караульном помещении? А что ты делал у нас?

– А что делают в казарме? Отдыхают. Я спал там.

Часовой одной рукой оттолкнул Балаша, а вторую положил на затвор винтовки, которая висела у него на плече дулом вперед. Похоже было, он из тех вздорных людей, которым поручи любое дело – они отца родного не пожалеют. Столь смертельно серьезно относятся ко всему.

– Я тебе задал вопрос, кто ты такой, а ты мне говоришь, что спал в казарме. Плевать мне на то, что ты спал! Зачем вообще ты спал у нас?

Тут Балаш понял, что часовой не осознает, кто перед ним. Тогда он представился и объяснил, что вчера с вечера он остался, чтобы здесь переночевать. На посту был кто-то другой, и этот часовой ничего о нем не знал. Теперь же, когда личность Балаша выяснилась, часовой подобрел.

– То-то я смотрю: ты мне чем-то понравился! Значит, голос твой мне был знаком…

Вот так «понравился» – как же он ведет себя с теми, кто ему не «нравится»? Балаш был рад, что всё так хорошо разъяснилось, но с нетерпением следил за губами часового, ожидая, когда тот закончит рассыпаться в любезностях и ходить вокруг да около и вспомнит, наконец, о чем у них была речь. А тот словно бы вовсе не понимал, что все его слова – не то, чего ждет от него Балаш, что тому нужна одна-единственная справка, и вот, наконец, поняв, что может ее не дождаться, Балаш прервал часового:

– Так ты мне не ответил. Что это был за взрыв?

Но на эту тему говорить для часового словно было лишено всякого смысла, или выгоды, или даже вкуса, и выражение его лица снова изменилось на серьезное, и он очень холодно и резко ответил:

– Не знаю!

И Балаш – шагая от него прочь по двору – ворчал про себя: «Так что же, трудно это было сразу сказать?!»

Но мог ли он теперь вернуться в казарменное помещение – так и не поняв, что же происходит? Да и весь сон как рукой сняло. Зачем он тогда притащился в такую даль? Ведь Дузгун…

Он посмотрел на окна комитетского здания. Свет в штабе обороны горел, и оттуда слышались голоса. Балаш подождал и увидел, что во двор выходят какие-то люди. Вроде бы двое из них куда-то отправлялись. Один побежал в конюшню выводить лошадей, второй принес два седла, одновременно не переставая кивать словам третьего – видимо, своего начальника. Кивал и говорил: «Слушаюсь. Слушаюсь». А тот всё продолжал давать указания. Что, мол, вручить только лично, только в руки, и вернуться до полудня, потому что потом нужно будет обязательно ехать в Ноурузабад – им обоим, а может быть, ему одному. Потому что вот там-то перерезана телеграфная связь. И обязательно нужно взять подпись, личную подпись получателя. А тот всё: «Слушаюсь!» – и не двигался с места. И еще раз: «Слушаюсь!» – «И коней не загубите ни в коем случае!» – «Слушаюсь!» – «Коням этим еще много предстоит работы». И опять: «Так точно! Слушаюсь!» И вот в эту горячку распоряжений вклинивается Балаш и обращается к начальствующему, хотя вроде бы ясно же…