Мужчина обернулся в сторону купе, и только теперь, когда он чуть-чуть отклонился, я увидела, что на другой нижней полке тоже кто-то лежит. Что-то белое, длинное свешивалось до самого пола.

Потрясающая, спасительная догадка шевельнулась в моем мозгу, но я боялась вот так, сходу, поверить в нее.

– А это еще кто там? Отвечайте! – Я прокурорским жестом указала в сторону неопознанного тела.

Проводник ошалело водил глазами между купе и коридором.

– Кто?… Да вы чего, в самом деле, женщина… Вы же сказали… она сестра ваша?!.

Вцепившись в его голубую форменную рубашку обеими руками, я притиснула беднягу к стенке.

– Значит, там, в купе, лежат две женщины, так? Отвечайте быстро и четко, или… Или я, черт подери, за себя не отвечаю! Так их две?

– Ну-у… Известно, две. Одна – это та, которая… Ну, а другая…

– Молчать! Отвечать только на мои вопросы! Одна женщина – это убитая, так? Которая с белым шарфом, блондинка? Да или нет?!!

– Да отцепись ты, чокнутая! Караул… Да, да!

– А другая девушка? Что с ней? Да говори же ты, чертов молчун!

– Тьфу ты, чума болотная! Вцепилась, как черт в грешную душу… Обморок у нее.

– Об… обморок?

– Ну! За сумочкой она вернулась – забыла, говорит. Видать, заскочила, увидала покойницу, да и отключилась. Ну да, точно: это, значит, она орала! Я услыхал снаружи, да не понял, где кричали: на перроне такой шум-гам… Сейчас оклемается… Эй, женщина! Ты что – рехнулась с горя, что ли?!

Честно говоря, у мужика были все основания для подобного заявления: не выпуская его рубашки, я ткнулась лбом ему в грудь и затряслась в беззвучном смехе, который то и дело прерывался судорожными всхлипами. Через несколько мгновений голубая рубаха проводника была мокрой от слез. Такого со мной никогда еще не было! Впрочем, я еще никогда и не переживала такого…

– Постой-ка! – Проводник схватил меня за руки. – Так что же: твоя сестра, выходит, – эта, другая? Которая в обмороке?… Вот оно что! А я тебя чуть до инфаркта не довел, дурень! И ты тоже хороша: трясешь меня, как грушу, совсем мозги запудрила…

Но я его больше не слушала: отодвинув дядечку с дороги, я влетела в купе и припала к телу своей «умершей», а потом снова воскресшей сестры. Я гладила его, трясла и похлопывала, беспрерывно смеясь и шепча всякие глупости. «Тело» пошевелилось, издало слабый прерывистый вздох, и наконец открыло глаза.

– По… лина… Я… не умерла?…

– Ольга! Ты… бестолковая, беспомощная, ужасная девчонка. Ты меня с ума сведешь! Я… я так тебя люблю!

Потом набежала целая куча милицейских чинов, приехали следователи из прокуратуры, фотографы, врач и прочие необходимые и неизбежные в таких случаях люди. Нас с Ольгой выдворили в пустое купе, где мы принимали бесконечных «визитеров» и отвечали на их бесконечные вопросы. Впрочем, «отвечали» – сильно сказано: занималась этим в основном я, Ольга же на каждом слове вздыхала, через каждые два на третьем принималась реветь и несколько раз была близка к тому, чтобы снова упасть в обморок. А ведь именно она, а не я, была главным свидетелем!

Через полчаса этого кошмара мимо неплотно притворенной двери нашей «камеры» пронесли носилки, накрытые простыней, и моя сестрица опять зашлась рыданиями. Молодой следователь скривился, как от зубной боли, и, извинившись, вышел. Скорее всего, его «неотложное дело» было лишь предлогом: просто бедняга не хотел, чтобы его смыло «Ниагарским водопадом» слез.

– Бедная, бедная Ася! Я до сих пор в себя не приду. Как подумаю, что могла бы столкнуться здесь с убийцей… Поля, какой ужас!

Я скептически хмыкнула. Моя дорогая сестренка в своем репертуаре: хотя она и в самом деле потрясена ужасной смертью этой дамочки, своей попутчицы, но трусость в ней всегда одерживает верх над всеми прочими чувствами. Однако про себя не могла не признать, что в опасениях Ольги был резон. Она действительно могла напороться на того парня, который придушил эту самую Палискиене.