И только я смирился с вечным ничто, настигшим меня, как с лавочки, стоявшей напротив вестибюля издательства, поднялся седой джентльмен, одетый в старомодный сюртук и цилиндр, и приблизился к нам. Ко мне и моему убийце.
– Доброе утро! – с нескрываемой насмешкой в голосе соврал джентльмен. – Как ваши дела, мистер Фелпс?
Сколько остроумных ответов вы уже придумали, чтобы поставить на место наглеца, издевающегося над умирающим? Я бы придумал не меньше. Но не в тот момент, когда моя нервная система по степени накала соперничала с эпицентром взрыва ядерной бомбы, и нейроны, отвечающие за остроумие, попросту не могли пробиться сквозь болевые сигналы, забившие мозг. Тем не менее, я немного удивился и поразмыслил о том, что может содержаться в голове негодяя, задающего столь нелепые вопросы в столь неуместной ситуации.
– Ммм, страдания мешают вам выражать мысли, – догадался незнакомец, и снедающий меня изнутри огонь мгновенно потух.
Когда дар речи вернулся ко мне, первым делом я произнёс семь грязных слов, которые года через три сделает известными один хиппующий клоун, повторив их во время радиопередачи. Я же на публику не играл, но, в данный момент, они как нельзя лучше характеризовали моё душевное состояние. Вдобавок, из меня по-прежнему торчал нож, за рукоять которого по-прежнему держался самый ужасный убийца, которого я когда-либо видел. Для меня он затмил даже Гитлера. Поэтому меня можно было понять.
Нельзя было понять другое. Застывший, вдруг, как на фотографии, мир вокруг меня. Прохожие, автомобили, капли моей крови, птицы, вспугнутые мои воплем – всё оцепенело. И только незнакомец барабанил пальцами по подбородку, с любопытством глядя на мой вспоротый живот.
– Можно сказать и так, – ответил чудак в сюртуке на вопрос, который ещё не успел слететь с моих губ.
* * *
– Но, смерть – понятие очень неточное. Вот, например, клиническая смерть – это и не смерть вовсе, а зовётся смертью…
– Да-да, я очень похож на безумного шляпника с замашками лингвиста, но мне так редко удаётся с кем-то поговорить, – снова опередил только что сформулированную мною фразу, безумный шляпник с замашками лингвиста, которому, похоже, редко удавалась с кем-то поговорить.
– Рот! – выкрикнул я, даже не думая о том, что именно я выкрикну, чтобы перехватить инициативу.
Незнакомец, кажется, удивился. Поэтому, чтобы закрепить успех, я продолжил кричать:
– Овца! Рука! Ветчина! Взрыв! Нога!
– Кажется, я понял, – догадался шляпник, – вам не нравится, когда я читаю ваши мысли и отвечаю на ваши реплики до того, как вы произнесете их вслух.
– Чертовски правильно! – не снижая громкости, ответил я, и ощутил блеклое подобие триумфа.
Оценив ситуацию, я пришел к выводу, что раз мне дозволено двигать губами, голосовыми связками и прочими мышцами, ответственными за речь, то и нож, наконец-то, я смогу вынуть из своего желудка. Не тут-то было. Данная логика тут не сработала, и я по-прежнему не мог пошевелиться. А единственный шевелящийся человек на улице замолчал и сосредоточил свой взгляд на моём рте, будто с нетерпением ожидал, когда я что-нибудь ему скажу. Признаться, он мне даже напомнил маленького бесполезного терьера, жившего в деревне у моей кузины. Кучерявая блохастая тварь с такой же надеждой взирала на всякого, в чьих руках оказывался её резиновый мячик, пока он не был брошен, чтобы она, развив третью космическую скорость, исполнила своё вселенское предназначение – догнать и обхватить его каучуковую плоть зубами.
Кстати, однажды собачонка погрызла мои оксфорды, и я отомстил ей, зашвырнув мячик на соседний участок, где жил кот, воспитанный не то волками, не то злыми клоунами из Rolling Stones, судя по повадкам. Терьеру крепко досталось тогда, и теперь я размышлял над тем, как повторить этот фокус с незнакомцем, ожидавшим моих слов, как манны небесной. Потому что, сложив два плюс два, я обрел уверенность в том, что он имеет самое прямое отношение к происходящему здесь и сейчас преступлению в отношении моей драгоценной персоны. Увы, подходящих слов, чтобы заставить его броситься под машину или разбить свою ухмыляющуюся физиономию о ближайшую стену, я не нашел.