– Да куда ты пойдёшь, Ванятка! – возмутился Савка. – Не под кустом же ему ночевать, как зайцу! Маманя, он со мной ляжет, я потеснюсь! Вишь, худой какой!

Худым Ванька точно не был, женщина усмехнулась:

– Ладно, идите, работники, умойтесь во дворе, а я на стол соберу.

Во дворе, аккуратном и прибранном, был хлев, сарай, курятник и прочая нехитрая крестьянская постройка, в хлеву было слышно движение и шумное дыхание скотины.

«Они не бедняки», – подумал парень.

– А где баня? – спросил он.

– Баню ветром сильным повалило, всё никак не отстрою, – словно оправдываясь, сказал Савка. – Мыться будем за сараем.

Там они и помылись, поливая друг друга из ковша и стараясь беречь воду.

– А где же твоя матушка моется и сестрёнки?

Савка вздохнул:

– Тута. А в баню к тётке Федосье ходим. Я никак всё…

– А что же помочи не попросили? У мира? – поинтересовался Ванька.

– Я сам! – вскинулся отрок. – Я могу, вот опосля страды и отстрою!

Ваня почувствовал в парнишке гордый нрав и усмехнулся. Чем-то Савва напомнил ему его самого. Вытерлись полотенцем, Савка убежал в избу, Ваня потянул из котомки чистую рубаху переодеться, а вот пропревшую насквозь надо было постирать. Он оглянулся в поиске какой-нибудь лохани и услышал шаги: к нему подошла хозяйка дома.

– Как вас звать-величать, матушка? – спросил парень.

– Ариной Тимофеевной люди кличут. Тебе надобно ли что?

– Да вот рубаху замыть… Нет ли лохани какой?

– Давай, – протянула она руку. – Сыну стирать буду и твою заодно.

– Не надо, Арина Тимофеевна, я сам…

– Сам с усам! – засмеялась она. – Давай, говорю! Да в избу иди, ужин на столе!

Вся семья собралась за длинным выскобленным столом, во главе посадили гостя, хоть он и сопротивлялся. Арина Тимофеевна произнесла молитву, и начали вечерять. Немудрёная еда была: картоха варёная, репка печёная, хлеб, запивали всё молоком.

– Маманя, ему надо шею сметаной помазать, обгорел сильно, – не забыл сказать Савка, когда ребятишки выбежали из-за стола, а она стала убирать посуду.

Арина Тимофеевна осмотрела шею, принесла какое-то снадобье и стала осторожно его втирать.

– Тебя, значит, Иваном зовут? – уточнила она.

– Да, матушка, – Ванька попытался встать.

– Сиди пока. Из дворовых? Прислуга?

– Да, но я и всякую работу знаю, плотничать и столярничать могу, бочки делать… даже печь сложить! – чуть похвалился он.

– А годов-то тебе сколь? – она села напротив него и подперла подбородок рукой, в тёмных глазах отражалась лучина.

– На Ивана-молчальника уж двадцать три стукнет!

– Уж! – засмеялась она. – Вон как тебя родители сладили, прямо на Великий пост и наказания не побоялись! Видно, любили крепко друг дружку! Как зовут-то их?

Невинный вопрос вновь разбередил застарелую рану:

– Матушка умерла, когда мне четырнадцать было, Татьяной звали, а отца своего я не знаю… кто угодно мог им быть… вор, душегуб… Не знаю! Надо мне было сказать вам об этом, – вскинул он на женщину глаза, – прежде, чем вы меня за стол усадили… не побрезговали…

– Сирота, значит… Что ж ты на матушку-то свою напраслину возводишь? – мягко сказала Арина Тимофеевна. – Что ж решил, что она могла с каким нечестивцем сойтись? Верно, он уж больно хорош собой был да весел, что она с ним пошла. И сынка такого же захотела, ясноглазого, румяного… – женщина погладила парня по волосам. – Мужа моего покойного Иваном звали… На тебя похож был…– после этого она замолчала и как будто перестала обращать внимание на гостя. Ванька потихоньку вышел из избы.

Ребятишек уложили на полати, хозяйка постелила себе на сундуке, Савка и Ванька ночевали в клети. Сразу не уснули, конечно, мальчишка был любопытен, всё выспрашивал, как живут люди при господском дворе, да что они едят, да где работают. Ванька как мог удовлетворял его интерес, пока не уснул на полуслове.