Я уже почти засыпал, когда Кондрат спросил меня о чем-то, я ответил ему, это вышло смешно, отчего мы оба заржали, потом он вновь ляпнул что-то, и мы засмеялись еще громче. Пять минут спустя, вместо того чтобы спать, мы уже хохотали во весь голос: то один, то другой произносил следующую хохму, и мы заливались веселым смехом. Мы хохотали, ржали, выли и скулили, – это, наверное, была разрядка после сумасшедшей недели, реакция на перенапряжение, потому что этот истерический смех нормальным назвать было нельзя. Когда очередная вспышка хохота затихла, и диван перестал колыхаться от сотрясения наших тел, мы вдруг услышали отчетливый стук.

– Вставай, Кондрат, – радуясь тому, что мой товарищ лежит с краю, сказал я. – Иди, открой девчонкам.

– Итить твою мать, – сказал Кондрат, с неудовольствием вылезая из теплой постели. – И где их, сучек, до сих пор носило, ведь начало второго уже.

Он выскользнул в прихожую, затем послышался щелчок наружного замка.

Спустя четверть минуты он заглянул в зал, и я включил торшер, рожа его выражала недоумение:

– Там никого нет, – воскликнул он.

– А кто же тогда стучал? – удивился я. – Это они, стервы, постучали, – уверенно добавил я, – а потом спустились этажом ниже и теперь играют с нами в кошки-мышки. Иди и скажи им, чтобы не баловались, а то в качестве наказания заставим по квартире передвигаться исключительно на карачках и голышом.

Голова Кондрата исчезла, затем из коридора послышался его голос:

– А ну быстро поднялись в хату, мать вашу, уже поздно шуточки шутить.

Вытянувшись под теплым одеялом, я ждал, чтобы эта мудотня поскорее закончилась, дверь закрылась, и в комнату вошли девчонки. И тогда передо мной откроется дилемма: кого из них уложить в свою постель – Ленцу или Ольцу. Наконец послышался щелчок замка и в комнату вошел… Кондрат. Он был один.

– Нет никого, – заявил он.

– А с кем же ты разговаривал?

– В пустоту кричал, – усмехнулся он.

– Странно, видимо смылись, – пробормотал я. – Ну, и хер с ними. – Я повернулся к стене. – Будем спать.

Кондрат улегся, намотав на свои длинные ноги покрывало, и мы вслух стали перебирать кары, которые обрушим на головы Оли и Лены, как только доберемся до них. Перебрав вслух несколько вариантов, один суровее другого, мы наконец успокоились, но сон уже не шел.

И тут опять послышался довольно громкий стук.

– Иди, Кондрат, – сказал я. – Только случайно не спугни их. Дай им вначале войти, и тогда мы начнем проводить экзекуцию.

Он соскочил с дивана и крадущейся походкой направился к дверям. Затем я услышал щелчок. Когда же мой товарищ спустя минуту вернулся, на его лице было написано крайнее изумление.

– Больше не пойду, – заявил он громко. – Сам иди с ними разбирайся.

В это время опять постучали.

– Уж я-то им, поверь, души-то повыну, мать-перемать! – Я вскочил, остатки моего терпения слетели с меня вместе со сброшенным на пол одеялом.

Я бросился к двери, мгновение – и я распахнул ее настежь.

Никого. Я перегнулся через перила и, стоя босиком на ледяных ступенях, заорал на весь подъезд:

– Поймаю, письки наизнанку выверну. А ну, мочалки, бегом сюда!

Мой голос эхом заметался по лестничным пролетам. Ни шороха внизу, ни шепота, никто не вышел, никто мне не ответил. Весьма этим озадаченный, я вернулся в квартиру и с силой хлопнул дверью. Прошел в комнату. Несколько секунд мы с Кондратом, уставившись друг на друга, хлопали глазами, ничего не понимая.

– Ну, не ерш твою мать? – в сердцах воскликнул я, и вдруг, в это самое мгновение дверь в спальню, которая до сих пор была закрыта, прямо на наших глазах стала медленно открываться. Мы с Кондратом, в состоянии, близком к обмороку, оторопело уставились на нее.