И тут Валентину прорвало: она волнуясь и захлебываясь в потоке слов, стала рассказывать о своем парне, с которым встречается уже почти год (!). Ему было девятнадцать лет, он работал электриком в городском торге и звали его Игорь (когда она на мгновенье приостановила свое сумбурное повествование, я спросил ее, как он выглядит, и, выслушав ее, тут же вспомнил парня, о котором она говорила – мне с ним несколько раз прежде приходилось общаться по работе).

И вот недавно, продолжала рассказывать Валентина, Игорь познакомил ее со своими родителями и представил как свою невесту. Родители одобрили его выбор, и хорошо к ней, Валентине, отнеслись, так что дело у них, практически, шло к свадьбе. Оставалось лишь познакомить между собой родителей и уже вместе обговорить все нюансы предстоящих приятных хлопот. А на днях Игорь получил повестку в армию – через пару недель ему предстояло уходить на действительную службу. И тогда он (в этом месте рассказа голос девушки зазвенел), сказал ей, что им обязательно следует переспать, а потом она должна будет дожидаться его возвращения из армии и только потом они поженятся – таким образом он, мол, поверит в ее искренние чувства к нему.

Валентина схватила меня за рукав пиджака и стала, в волнении теребя его, горячо доказывать, что он не прав и собирается несправедливо с ней поступить. В ее голосе звучала боль и обида, щечки ее пылали малиновым румянцем, а гневные изобличительные слова так и слетали с ее уст. В эту минуту она была замечательно хороша, хоть история ее была банальна до слез, и мне было даже немного обидно и грустно, что это случилось с девушкой, которая мне нравится, которую я чуть ли не боготворил.

Вскоре мы поравнялись с ее домом, она остановилась, ее маленькие кулачки колотили мне в грудь, словно Валентина в своей боли хотела достучаться до самого моего сердца. Затем она уткнулась лицом в то самое место, куда только что била и заплакала.

А через минуту, схватив меня за руку, и не говоря больше ни слова, Валюша открыла калитку, ведущую в дом, потом входную дверь, и повела меня в свои «покои». В доме в тот день никого не было – хозяева куда-то уехали, подружка также отсутствовала. Войдя в комнату, она сбросила куртку на стул, а сама села на край высокой и твердой, без пружин, деревянной кровати, какие в наше время можно увидеть только в кино про довоенную, а то и про дореволюционную жизнь в России, или найти в покосившихся, вросших от старости до самых окон в землю хатах где-нибудь в дальних, удаленных от цивилизации деревнях.

«На такой вот жесткой кровати легко расставаться с девственностью», – мелькнула у меня коварная мысль.

Остальная обстановка комнаты соответствовала кровати: почти всю поверхность пола устилали домотканые коврики-дорожки, старинный темного дерева пузатый комод располагался рядом с кроватью, на нем стояли неизменные семь разновеликих слоников – на счастье, в углу черно-белый, производства 60-х годов явно нерабочий телевизор, покрытый пожелтевшей от времени вязаной салфеткой, на стенах фотографии каких-то дедушек и бабушек в платках и их детей с напряженными и испуганными лицами, все они в мешковатой бесформенной темно-серой одежде, которую носили с тридцатых по шестидесятые годы… И лишь трюмо у двери, явно современное, с расставленной на нем косметикой, возвратило мои мысли к действительности.

Я продолжал стоять у порога и медленно оглядывал комнату, чтобы дать Валентине время прийти в себя, надеясь на то, что она одумается, поймет, что привела меня сюда неосознанно, что, возможно, с ее стороны это было секундной слабостью, необдуманным порывом, может быть даже блажью, и она еще имеет возможность отыграть все назад, но, увидев в глазах Валентины призыв, ожидание, полуоткрытые в томлении губки и тянущиеся ко мне руки, шагнул к ней, взял ее руки в свои, и впервые за все время со дня нашего знакомства поцеловал ее такие милые, заплаканные глаза.