– Митька стережет мой сон. Чтоб кошмары не лезли.

А подружка шутила:

– Да кошки всегда ложатся на больное место! У тебя, Васич, самое больное – голова.

Василий возражал:

– Кошки, может, и на больное. А у меня – Митька! Он тебе не кошка.

Это был аргумент.

Митька любил смотреть телевизор. Даже впадал в транс: уставится на экран и не моргает, как загипнотизированный.

Сначала Вася пугался:

– Ты чего, Мить? Кыш! Кыш! – и сгонял его с насиженного кресла. Недовольный Митька спрыгивал, делал круг по комнате и возвращался под гипноз телевизора.

Иногда Митька просился погулять: вставал у входной двери и ждал. Вася выпускал с предупреждением, чтоб Митька опасался собак и всякой сволочи.

– Ты у меня не дурак, Митька, долго не шляйся.

Митька шлялся не долго, приходил довольный, уставший и голодный.

А однажды Митька с прогулки не вернулся. Вася ждал, ждал, выглядывая в окно, потом вышел на лестничную площадку, пробежался по этажам – Митьки нигде не было, потом рванул на улицу, поспрашивал редких бабулек на лавочках – ничего, никаких Митькиных следов.

Васька скучал. Выходил вечерами во двор, спускался в подвалы, жалобно выкрикивал:

– Митька!.. Митька!..

Без Митьки и Васиной голове спалось плохо: снились кошмары, в которых кот играл главную роль. Пропажа кота чуть было опять не подтолкнула его к бутылке, но вмешалась Лора.

– Митька любил тебя трезвого. Вот вернется, а ты – как последняя свинья! Захочет он со свиньей жить?

Василий знал: не захочет.

Как-то вечером под дверью раздалось неуверенное «мяу…». Вася, сбивая по пути стулья, понесся к двери.

Это был Митька. Грязный, жалкий, с голодными глазами. Василий схватил его, прижал к себе:

– Митька, Митенька… ссука!

Тиская любимца, Васька заметил, что тот какой-то не такой. У Митьки был очень большой живот и несчастные глаза. Перепуганный Васька потащил кота к Лоре.

– Лор, Митька умирает. Может, водянка?

После тщательного осмотра Лора, вздохнув, сказала:

– Готовься стать дедушкой. Это кошка, Васич.

Василий не поверил, даже разозлился. Но пришлось уступить доводам и убедительным доказательствам опытной Лоры. Его Митька вернулся домой рожать – это факт.

Ничего не сказав, Васька развернулся и ушел к себе.

Предательство переживается сильнее потери.

А своего Митьку Василий ни на кого менять не собирался.

Наденька училась хорошо, была почти отличницей – две-три четверки: по физкультуре и рисованию, еще, кажется, по пению. Так она помнила про себя-ученицу.

Помнила, как участвовала в районных и городских олимпиадах по алгебре или геометрии, и еще по сочинению. Ее выбирали одну из немногих. Вот такая память о школьных годах была у Наденьки. А больше ничего. Ни влюбленности по-взрослому, ни каких-нибудь еще девичьих встрясок не помнила Наденька. Только что-то весьма смутно с выпускного – какие-то приставания полупьяного одноклассника, горячие его ладони в медленном танце. И больше ничего Наденька не помнила. Да и не об этом будет рассказ.

Наденька залезла на стремянку с целью достать с антресоли елочные игрушки – пришла пора. Да, именно так, канцеляризм: «с целью достать» – так говорил ее единственный муж – бывший (драматическая ошибка женского опыта). «Ни уму, ни сердцу» – говорила про него мама, и Наденька не возражала – с мужем ей не повезло. Когда она выставила его видавший виды чемоданище на порог, тогда же и забыла о его существовании. Такая у Наденьки была особенность – помнить только хорошее.

Наденька слезла со стремянки, вспомнив недобрым словом канцелярщину бывшего, и открыла коробку со старыми стеклянными игрушками. Красота! Тут и детство ее, и юность, и все Новые Годы наперечет. Игрушки она помнила наизусть – в лицо, как и книги своей библиотеки. Вот эту она купила в первый год их семейной жизни…