– Я бы этого не говорил, если бы не думал. Она очень красива. Хорошо говорит. Не дура.

– Но ты не доверяешь ей? – У Ровены были проницательные серые глаза.

– На ней были изумруды Люси! Уж чего-чего, а этого я от Маркуса не ожидал.

– Может, она обещала вернуть их, после ночи?

– Ты думаешь… она осталась еще и на ночь? – Эта мысль заставила его помрачнеть.

– Брось, дорогой! Мы живем в XXI веке. Маркус все еще очень красивый мужчина. Она вполне могла остаться.

– Счастливый сукин сын, – процедил Холт сквозь зубы.

– А ты уверен, что сам не попался? – Наклонившись, Ровена коснулась его руки.

– Я мужчина, Ровена, – сухо сказал он.

– И даже очень. А что там, кстати, у тебя с твоей Полой?

Он провел рукой по лбу:

– Ты прекрасно знаешь, что у нас с Полой никогда не было ничего серьезного. Мы просто друзья. Вот и все.

– Надеюсь. – Ровена облегченно вздохнула. – Но эта ее мамаша! – Она закрыла глаза. – Но хватит о Роландсах. Ничего удивительного, что Джордж все время проводит на работе.

– Мне он нравится.

– Мне тоже. – Ровена улыбнулась. – Настоящий самородок.

– А вот мисс Эриксон не самородок. Аристократка с ног до головы. Холодна, интеллигентна. И не любит Маркуса. Что, собственно, меня и волнует.

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю, – сказал он, отводя глаза в сторону. – Маркусу нужно быть с ней очень осторожным.

– Что бы там ни было, она мне нравится.

– Твое мнение, конечно, очень ценно. Но ты хоть знаешь что-нибудь о ней? Не сомневаюсь, этой мисс найдется что о себе рассказать.

Ровена кивнула:

– Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять это. У нее очень изящная манера вести беседу. На любую тему. На любую. Свободно владеет французским. Я как-то раз случайно по-французски задала ей вопрос об одной композиции, над которой она тогда работала, – смесь бургундских и бледно-розовых лилий. Она ответила мне тоже по-французски. Очень легкий акцент. Даже легче, чем у меня. Единственное, о чем она никогда не говорит, так это о себе. Девушка кажется замкнутой, и в то же время у меня такое чувство, что она ужасно одинока. В ней есть какая-то затаенная грусть, ты этого не заметил?

– Может, это просто часть ее роли женщины-загадки? – Его голос так и сочился сарказмом. – Она неплохо бы смотрелась на сцене.

Ровена отвергла это предположение:

– Нет, она не подделка. Она настоящая.

– Настоящая? Но какая настоящая? Я пытался навести справки. Они ничего дали. Наверное, надо попробовать через Интерпол. – Это была шутка только наполовину.

– Она в Австралии, должно быть, лет пять, не больше, – предположила Ровена.

– Я уже понял, что она тут недавно. У нее небольшой акцент, и явно не французский.

– Венгерский, – кивнула Ровена.

– Венгерский? – Он поставил на стол свой бокал и посмотрел на нее. Ровена и ее муж много лет провели в Европе. – Родина Листа, Бартока, Золтана Кодая, Франца Легара[5]. Я слышал об этих знаменитых сестрах Габор[6]и их не менее знаменитой матери[7]. Ты знаешь, я ни разу не был в Будапеште, но ты и сэр Роланд, кажется, неплохо знали этот город, один из самых, как говорят, красивых городов Европы… Или же ты прямо спросила ее?

– Нет, конечно. – Ровена выпрямилась на стуле. – Но я неплохо разбираюсь и в акцентах. Ее осторожность, осмотрительность, если хочешь, имеют прямое отношение к ее прошлой жизни. Каким-то образом ей удалось выработать у себя эту…

– Маску? – предложил он. – А что скрывается под маской?

Ровена вздохнула:

– В следующую субботу я устраиваю обед. Я пригласила Соню. Ты придешь?

– А Маркус придет?

– Я хотела поговорить сначала с тобой, прежде чем позвонить ему. Он приходит, если ему нравятся люди.