Потом она опять молча шагала за ним, деваться ей было некуда, ему она не докучала, и так и дошагала до их двора в Схарбеке. Адриана, открыв дверь, сначала подумала, что рядом с Жаном какая-то их новая соседка, которой что-нибудь понадобилось, соль или нитки, мало ли что может потребоваться соседке. Или какая-то их подруга, которую Жан случайно встретил, а Адриана не признала её в оседавших сумерках, и та бестактно или по незнанию прикоснулась к тому, к чему Адриана готовилась уже месяц, прислушиваясь к каждому дуновению ветра из арки, всегда отличавшему своих от чужих. Мелькнуло даже что-то озорное – черт с ним, пусть истома протянется еще чуть-чуть, ведь Жан – вот он, уже никуда не исчезнет, что ей еще полчаса? В общем, сначала она увидела девушку, которая то ли прятала глаза, то ли просто не знала, куда глядеть.

– Ну вот, – не перебирая с приветствием, сказал Жан. – Это Мария. Пусть поживет у нас.

Адриана не успела понять, было это вопросом или решением, улыбнулась и отошла на шаг назад.

Мария вошла, Жан за ней.

По утрам они сидели на кухне втроем. Жан искоса поглядывал то на Адриану, то на Марию, Мария смотрела в тарелку, Адриана три недели смотрела на Жана и не задавала вопросов. Из мутного потока оговорок, неуверенных кивков и вялых отрицаний она выцеживала горсть-другую фактов и версий, чтобы слепить из них сюжет. Выходило, что Мария тоже работала на этом чертовом заводе, но для нее это был почти концлагерь, потому что она была русской. На третий день Адриана установила, что после завтрака закипавшая ярость, в которой нельзя было признаваться, уступает место любопытству. На шестой день Адриана отдала Марии свое платье и ушла на кухню. На кухне, глядя на часы, она перемывала одну и ту же чашку, вытирала, снова мыла, пытаясь по стрелкам на часах догадаться, что делает с платьем Мария уже десять, уже пятнадцать, уже восемнадцать минут. На двадцать шестой минуте Мария вошла, переодетая, смущённо улыбаясь. К жизни ее тело возвращалось постепенно и снизу вверх, бедра уже налились, но перед тем, как заняться серыми щеками и безжизненными прядями, природе и времени ещё предстояло повозиться с грудью и плечами. Адриана встала рядом с Марией перед большим зеркалом, которое старая Лисбет называла буржуазным, и провела ладонью над их головами, показывая, что они одного роста. Мария снова улыбнулась, и опустила голову, чтобы стать ниже. Адриана ещё несколько секунд разглядывала Марию, без улыбки вернулась на кухню и снова взялась за чашку. На одиннадцатый день Адриана поймала себя на том, что с азартом загонщика пытается хоть раз поймать взгляд Марии, но так и не установила даже цвет ее глаз.

Но сегодня, спустя три недели, даже ветер из арки затих в предчувствии развязки, и даже Жан понял, что чувство тревоги, с которым он проснулся, ему не приснилось. Адриана расставляла тарелки, не глядя по сторонам. Мария, ловя интонации и не пытаясь увернуться от рассекавших кухню флюид, ждала избавления. Адриана аккуратно двинула чашку вперед, с нежностью посмотрев на уставившегося в тарелку Жана.

– Может быть, мы ее удочерим? Тогда ей хотя бы дадут карточки…

Сначала Жан хотел отшутиться. Мол, не так много Мария ест, что, между прочим, было правдой, хотя только чувство голода могло сравниться с ее мечтой превратиться в прозрачную тень. Адриана следила за борениями на лице мужа, и пришла ему на помощь, осторожно извлекая из их общей памяти, как мину из болотистой почвы, самый ласковый тон.

– Милый, война закончилась. Ты дома. А она нет.