Шум драки, кипевшей снаружи, стал громче. Вдруг Пизон ворвался обратно в зал. За ним гнались представители профессионального плебса. Вбежавший вслед за Пизоном Катул спрятался за одной створкой открытой двери, Гортензий – за другой. Кто-то подставил Пизону подножку, и он упал. Его снова вытащили наружу. Голова его была в крови.

– Похоже, дело серьезное, – поставил клинический диагноз Цицерон. – Пизона могут забить до смерти.

– Надеюсь на это, – сказал Цезарь, не двинувшись с места.

Цицерон хихикнул:

– Ну, если ты не шевельнулся, чтобы помочь, не вижу, почему это должен делать я.

– Габиний отговорит их, и это будет в его пользу. Кроме того, здесь, наверху, тише.

– Поэтому я и пересел сюда.

– Я так понимаю, – заговорил Цезарь, – ты за то, чтобы Магн получил это назначение?

– Определенно. Он хороший человек, хоть и не принадлежит к фракции boni. Больше никто не справится. У них и надежды на это нет.

– Такой человек есть, ты же знаешь. Но все равно они не поручат этого мне, а я действительно думаю, что Магн сможет это сделать.

– Ну ты и тщеславен! – воскликнул Цицерон.

– Есть разница между верной оценкой своих способностей и тщеславием.

– И ты знаешь ее?

– Конечно.

Они помолчали немного, потом, когда шум на улице стал затихать, поднялись, спустились с верхних рядов и вышли.

Стало ясно, что победа на стороне союзников Помпея. Пизон сидел на ступеньке, залитый кровью, вокруг него хлопотал Катул. Гортензия нигде не было видно.

– Ты! – с горечью крикнул Катул, когда Цезарь поравнялся с ним. – Ты предал свое сословие, Цезарь! Я говорил тебе это еще много лет назад, когда ты пришел просить меня взять тебя на войну против Лепида! Ты ничуть не изменился. Ты никогда не изменишься, никогда! Всегда ты будешь на стороне этих подлых демагогов, поставивших своей целью лишить сенат власти!

– В твоем возрасте, Катул, стоит несколько раз подумать, прежде чем претендовать на что-то и разевать рот, сморщенный, как анус кошки. По-твоему, вы, ультраконсерваторы, справитесь с пиратами? – равнодушно отозвался Цезарь. – Я верю в Рим и в сенат. Но ты ничего не добьешься, противясь переменам. В конце концов, их сделала необходимыми ваша некомпетентность!

– Я буду защищать Рим и сенат от выскочек, подобных Помпею, пока не умру!

– Глядя на тебя, могу уверенно заключить, что этого ждать недолго.

Цицерон, который уже уходил, желая послушать, что говорит Габиний с ростры, повернулся к лестнице.

– Следующее собрание плебса послезавтра! – крикнул он на прощание.

– Вот еще один, кто уничтожит нас, – сказал Катул, презрительно скривив губы. – «Новый человек», бойкий на язык и с головой слишком большой, чтобы пройти в эти двери!

На следующем плебейском собрании Помпей стоял на ростре рядом с Габинием, который теперь предложил свой lex Gabinia de piratis persequendis, назвав при этом имя командующего: Гней Помпей Магн. Судя по приветственным возгласам, все изъявляли согласие. Хотя Помпей был посредственным оратором, он обладал кое-чем более ценным, нежели умение красно говорить: он был непохожим на других, искренним и обаятельным – весь, от больших голубых глаз до широкой, открытой улыбки. «И этих качеств, – размышлял Цезарь, наблюдая за Помпеем и слушая его со ступеней сената, – у меня как раз и нет. Но не думаю, что мне этого не хватает. Это его стиль, не мой. Я тоже знаю, как воздействовать на людей».

Похоже, сегодняшняя оппозиция закону lex Gabinia de piratis persequendis будет скорее формальной, хотя, возможно, не менее сильной. Три консервативных плебейских трибуна не сходили с ростры. Требеллий стоял чуть впереди Росция Отона и Глобула, чтобы показать, что он – их лидер.