Когда все закончилось, Вадим открыл глаза. Мертвой хваткой прижал к себе Елену, не оставив ей шанса вырваться. Улыбнувшись своей несостоявшейся любви, закрыл глаза.

Руки разжались только после сна – девушка тут же выскользнула из его объятий. Вадим внимательно наблюдал, как рыжеватая блондинка медленно встает, подбирает с пола лифчик, поворачивается к нему спиной и красиво замирает, как памятник женскому одиночеству, возведенному перед сырой, бульварной, подсвеченной холодными огоньками Москвой. Елену освещал розовый рассвет, а она искала себе оправдание – ей больше всего хотелось себя простить. Внизу с шумом просыпалась столичная жизнь.

Небоскребы погасли. Бегающая подсветка, как шкала индикатора, остановилась на высших этажах.

Вадим, обмотавшись полотенцем, добрался до куртки, вытащил из кошелька последнее – три пятитысячных купюры и пять тысячных, протянул их уже одевшейся Елене.

– Спасибо.

– За что?

Девушка ощерилась, словно пантера, – мужчина дрогнул.

Елена взяла деньги, смяла обеими руками и швырнула Вадиму в лицо.

– За… – хотел было поинтересоваться предутренний клиент.

– Как вас по отчеству?

– Васильевич, – недоуменно произнес растерявшийся режиссер.

– Меня сегодня с вами не было, Вадим Васильевич. – Елена хотела сдержаться, но не смогла.

– Лучше передай эти деньги своей шлюхе. Она неплохо в эту ночь отработала.

Девушка вышла, не оставив за собой даже аромата духов. В номере снова запахло перегаром и куревом. Вадим топтался босыми ногами на смя-тых купюрах, понимая, что любви с ним сегодня уже не случится. Через два часа ждал поезд. И он точно знал, что на него успеет.

И потянулись долгие дни, внутриполитическая нестабильность страны отвлекала Вадима от себя самого. Он охотно впитывал в себя мнения разных сторон, садился за исторические книги, занимался анализом событий. Набрасывал материал для новой пьесы, где уже хотел замешать любовь и политику, страсть и безразличие, восхищение и отвращение.

Но в душе понимал, что все зря – поставить это ему не дадут, а другие театры не купят. Они берут его пьесы с удовольствием, но только комедии, где все просто, где в итоге правда побеждает ложь, а любовь – разлуку.

А жизнь требовала иных решений.

Вадим на одной из театральных встреч в провинциальном городке с пятью церквями накатил водки, почти не закусывая, и быстро поплыл. Провинциаль-ный театральный мир отмечал закрытие международного фестиваля. «Тоже мне, международный – позвали Белоруссию и Украину, просто весь мир», – про себя ехидничал Вадим. Вспомнил, что он выиграл гран-при этого торжества лицемерия.

Его «Эвридика» произвела впечатление на критиков.

А одна милая бабулька сравнила Вадима по почерку с величайшим Эфросом. Режиссер слушал хвалебные речи и умирал со стыда.

Потянулся к рюмке, молча налил, выпил, закусил укропом. От горячего жульена, бережно поданного официантами в белых рубашках, тошнило.

Порезанные тонкими дольками яблоки и апельсины казались бутафорскими: надкусишь – краской и пластиком подавишься.

Сидящие за столиком покосились на Вадима.

Он понял, что в фривольно расстегнутой рубашке выглядит нагло и вызывающе.

Рядом заговорила молодая режиссерша – и тоже, как назло, Елена. Яркая блондинка с бесстыжими глазами стояла с бокалом вина, из которого не было сделано и глотка. Плечи, тонкие ключицы и красивую шею подчеркивало декольте красивого вечернего платья.

«Такие разные Елены украшают мою жизнь», – пошутил про себя Вадим, потом поймал на мысли, что хочет поцеловать шею режиссерши – женщинам это нравится.

– Нет, я буду спорить. Одна из важнейших вещей в театре – это любовь, – говорила Елена, польщённая вниманием гостей.