– Позвольте мне уехать сегодня же, – сказал я с горечью. – Чем скорее, тем лучше.

– Нет, не сегодня, – возразила она. – Единственная причина, на которую вы можете сослаться перед мистером Фэрли, чтобы объяснить ваш отъезд до истечения срока договора, – это то, что совершенно непредвиденное обстоятельство вынуждает вас просить его позволения немедленно возвратиться в Лондон. Вам следует подождать до завтра и объявить ему это после утренней почты, тогда он припишет внезапную перемену в ваших планах полученному из Лондона письму. Противно и постыдно прибегать к обману, даже самому безобидному, но я слишком хорошо знаю мистера Фэрли: если он заподозрит, что все это выдумки, он вас не отпустит. Поговорите с ним в пятницу утром, потом займитесь (в ваших собственных интересах, дабы не испортить впечатление в глазах вашего хозяина) неоконченной работой, постарайтесь оставить дела в полном порядке и уезжайте отсюда в субботу. И для вас, мистер Хартрайт, и для всех нас времени будет достаточно.

Прежде чем я успел заверить мисс Холкомб в том, что она может рассчитывать на мое строгое следование ее воле, мы оба вздрогнули, заслышав приближающиеся шаги. Кто-то из домашних искал нас. Я почувствовал, как зардели и тут же снова побледнели мои щеки. Могло ли третье лицо, быстро приближающееся к нам в такое время и в таких обстоятельствах, быть мисс Фэрли?

Я испытал облегчение – так горестно и безнадежно изменилось мое положение, – истинное облегчение, когда особа, прервавшая наш разговор, появилась у входа в беседку, и я увидел, что это только ее горничная.

– Можно попросить вас на минуту, мисс? – сказала торопливо и взволнованно девушка.

Мисс Холкомб спустилась к ней, и они отошли от беседки на несколько шагов.

Я остался один. С безнадежной грустью, описать которую я не в силах, размышлял я о предстоящем возвращении в мое уединенное лондонское жилище, к одиночеству и отчаянию. Мысли о моей доброй старенькой матери и о сестре, которые так радовались моему месту в Камберленде и которых я так постыдно изгнал из своего сердца на долгий срок и только теперь впервые вспомнил о них, нахлынули на меня с любящим сожалением о прежних, позабытых мной друзьях. Мои мать и сестра, что почувствуют они, когда я вернусь к ним, бросив службу, с исповедью о моей печальной тайне? Они возлагали на меня столько надежд в тот прощальный счастливый вечер в Хэмпстеде.

Опять Анна Кэтерик! Даже воспоминание о прощальном вечере с матушкой и сестрой было теперь неразрывно связано с другим воспоминанием: о моем возвращении в Лондон в лунную ночь. Что это означало? Суждено ли нам встретиться с этой женщиной снова? Возможно. Знала ли она, что я живу в Лондоне? Да, я сам сообщил ей это до или после того, как она недоверчиво спросила меня, скольких баронетов я знаю. До или после? Я был еще слишком взволнован, чтобы вспомнить, когда именно.

Прошло несколько минут, прежде чем мисс Холкомб отпустила горничную и вернулась ко мне. Теперь она тоже выглядела взволнованной и расстроенной.

– Мы с вами условились обо всем необходимом, мистер Хартрайт, – сказала она. – Мы поняли друг друга, как настоящие друзья, и можем вернуться домой. Говоря откровенно, я беспокоюсь о Лоре. Она прислала сказать, что ей нужно немедленно видеть меня: горничная сообщила, что Лору, по-видимому, очень взволновало письмо, которое она получила утром, без сомнения, то самое письмо, которое я велела отнести в дом, когда мы шли с вами сюда.

Мы поспешили обратно. Хотя мисс Холкомб высказала мне все, что считала необходимым со своей стороны, я еще не успел сообщить ей всего, что хотел. С той минуты, как я понял, что гость, которого ожидали в Лиммеридже, – будущий супруг мисс Фэрли, я испытал горькое любопытство, горячее, ревнивое желание узнать, кто он такой. По всей вероятности, мне больше не представился бы случай спросить об этом, и я решил сделать это теперь.