Каждый раз, делая запись в дневнике, она прятала его в потайных карманах своей дизайнерской сумочки или под фальшивым дном мусорной корзины в ванной. Это нелепо, но она продолжала это делать. Ей ничего не оставалось кроме ведения дневника, ведь она не работала, Шон не хотел. Все деньги, которые она находила в карманах его одежды, в стиральной машине и сушилке, она собирала. Иногда монетки звенели. А иногда, когда ей везло, она подбирала деньги. И кольца – у нее всегда были кольца Фэй и ее кольца на всякий случай…

Но в эту ночь, в их первую годовщину, она не задумывалась о будущем слишком серьезно, а в дневнике была заполнена всего одна страница.

Около трех часов утра Шон вернулся.

Она притворилась спящей.

Он не стал заходить в спальню. Нет, он просто стоял там, его тень становилась все четче и длиннее. Наконец он ушел, а потом… музыка. Лютер Вандросс в колонках. Какого черта?

Миссис Диксон лежала, свесив одну ногу с кровати, пока Лютер пел о времени, когда она играла на своей милой гитаре. Она не знала, что и думать. Шон был не таким. Явно злой, такой карикатурный ревнивец. Он не был пьян, хотя это было бы логично. Она и раньше видела такой гнев. В те тяжелые времена ее били, толкали, щипали. Такое насилие всегда на виду. И она плакала в постели, пока из другой комнаты звучали странные любовные песни Лютера Вандросса, ее любимого певца.

Это не Шон.

Нет.

Вот что она сказала себе на следующее утро, стоя с опухшими глазами, перед зеркалом в ванной со светом, который буквально накануне придавал ей гламурный вид. От этого света порез на губе, нежно-фиолетовый синяк на правой руке и соответствующий синяк на пояснице казались уродливее и злее, чем были на самом деле. Да, все дело в свете.

Шон вошел в ванную и встал позади нее. Он встретил ее взгляд в зеркальном отражении.

– Мы немного увлеклись, а?

На нем были джинсы «Левайс» и его любимый свитер с V-образным вырезом поверх белой футболки. Униформа славного парня. Он провел рукой по своему красивому лицу.

Слеза скатилась по щеке миссис Диксон. Единственное движение во всем теле.

При виде этой капли в глазах Шона вспыхнул гнев.

– Я… – Его ноздри раздулись.

Едва дыша, она оторвала от него взгляд. Она окаменела, когда его дыхание обожгло ей уши. Что он собирался делать?

Он сказал:

– Я больше никогда не трону тебя. Ладно?

Его слова были словно гигантская пилюля, скребущая горло и оставляющая после себя горький привкус. Она ее проглотила, затем прошептала:

– Хорошо.

Он взял ее за плечи, затем поцеловал в макушку.

– Я не заслуживаю тебя, я знаю. Ты знаешь. Все в мире, в том числе тот вчерашний мужик, знают это, и я тоже. Ты невероятная, миссис Диксон. У меня перехватывает дыхание, и я все исправлю.

Почти то же самое он говорил, когда извинялся за то, что забыл о ее дне рождении в прошлом месяце. Я все исправлю.

Сегодня утром он поцеловал синяк на ее руке.

– Одевайся. Мы позавтракаем, а потом пойдем по магазинам, хорошо? Я собирался тебя удивить, но… – он внезапно застенчиво улыбнулся. – Я купил нам билеты на шоу Копперфильда сегодня вечером. Ты же любишь Копперфильда. Поехали.

Он подмигнул ее отражению и шлепнул по заднице.

Миссис Диксон напряглась от этого легкого удара. Даже после того, как он вышел из ванной, она осталась там перед этим волшебным зеркалом с бриллиантом в носу. Безупречная. Хотя синяки становились все более уродливыми, кровь продолжала течь по разорванным сосудам под ее кожей. Она не хотела видеть это уродство в день своей первой годовщины.

Так что она порылась в своей косметичке, откладывая в сторону подводку, блеск для губ, тушь, увлажняющий крем, точилку, ватный диск, пинцет… А, вот. Она открутила крышку флакона с тональным кремом и выдавила идеальную каплю на палец.