Я уверен, что очень скоро тебе станет полегче в школе… и ты сможешь забыть прошлые обиды. Я понимаю, как тебе трудно скрывать от мамы, что мы переписываемся. Я надеюсь, со временем мы с твоей мамой сможем восстановить дружеские отношения, потому что уверен, ты тоже этого хочешь. Всегда знай, что ты постоянно в моих мыслях, и я всегда буду рядом, если тебе понадобится моя помощь. А пока обещаю писать тебе каждый день.
С любовью, папа».
Прежде чем отправить письмо, я перечитал его несколько раз. Мне хотелось убедиться, что в нем нет ноток жалости к самому себе, нет самооправданий и что, самое главное, оно передает дочери всю мою любовь к ней.
Когда я поднялся, чтобы уйти, мужчина в соседней кабинке оторвался от газеты и спросил:
– Плохие новости?
Я опешил – до меня дошло, что все это время он наблюдал за ллной.
– Вовсе нет.
– Тогда почему вы плачете?
– От радости.
– Надеюсь, и завтра будут хорошие новости.
Но в последующие несколько дней от Меган не было ни весточки – хотя я и писал ей постоянно, стараясь выдерживать шутливый тон, рассказывая о своей жизни в quartier.
Ответ пришел только через три дня.
«Дорогой папа!
Спасибо за последнюю пару писем. Я была с классом на экскурсии в Кливленде… ску-у-ка… и приехала только вчера. Вечером зашла в твой кабинет и отыскала карту Парижа, посмотрела, где ты живешь. Rue de Paradis – мне нравится название. Мне пришлось проявить осторожность, чтобы пробраться в твой кабинет, потому что мама сказала, что туда вход воспрещен, но Гарднер его еще не занял…»
Гарднер. Точнее, Гарднер Гобсон. Человек, который помог погубить меня и заодно отобрал у меня жену. От одного вида этого имени, всплывшего на экране компьютера, меня затрясло так, что пришлось вцепиться в сиденье стула.
«Гарднер его еще не занял…»
Почему бы ему не отобрать мой кабинет, раз уж забрал все остальное?
Я стал читать дальше.
«Мне очень тяжело жить с Гарднером. Ты ведь знаешь, он раньше служил в авиации, и теперь постоянно твердит мне о том, что ценит „порядок, как на воздушном судне". Если я, придя из школы, брошу куртку на лестнице или забуду убрать постель, это уже „не порядок". Он бывает ничего, когда делаешь так, как ему нравится, и мама, кажется, от него без ума… но мне все равно трудно воспринимать его как отчима. Я все думаю о том, как классно было бы навестить тебя в Париже, но знаю, что мама никогда не позволит этого… И к тому же я все еще не могу решить для себя, как к тебе относиться после того, что ты сделал. Мама сказала, что ты захотел развестись…»
Мама сказала:? Если учесть, что она связалась с Робсоном задолго до того, как моя история вышла на первые полосы газет, и я не раз умолял ее дать мне второй шанс… Моя бывшая жена исказила правду и потом потчевала нашу дочь этим враньем… Она вселила в Меган сомнения на мой счет, заставила поверить в то, что я от нее отказался….
Я продолжал читать:
«…и поэтому обманул ее с той студенткой. А потом, когда ситуация накалилась, сбежал за океан… Неужели это правда? Надеюсь, что нет.
Твоя дочь Меган».
Я так сильно ударил кулаком по столу, что бармен удивленно посмотрел на меня.
– Извините, извините, – сказал я.
– Плохие новости? – спросил он.
– Да. Очень плохие.
Щелкнув на «Ответить», я написал:
«Моя дорогая Меган!
Я совершил много ошибок в своей жизни и во многом виноват. Но я никогда – повторяю, никогда – не хотел развестись с твоей мамой. Это было ее решение, от которого я ее настойчиво отговаривал. Будь моя воля, я бы по-прежнему жил в нашем доме с тобой и твоей мамой. Пожалуйста, пойми, что это твоя мама захотела расстаться, потому что очень разозлилась на меня… Но и она отчасти виновата в том, что все так произошло. Как бы то ни было, я хочу еще раз сказать тебе, что быть от тебя далеко, не видеть тебя каждый день – это безумно тяжело. И я живу одной лишь надеждой на то, что вскоре мы все-таки увидимся.