Книги о войне пишутся для мужчин. Правда, которую мужская литература о войне обошла стороной и о которой солдатки старались забыть: днём женщины воевали, в окопах по ночам отбивалась от приставал. С наступлением сумерек между женщинами и мужчинами пролегала линия фронта. Санинструктор, сестра милосердия, нашла этому оправдание и даже пожалела солдат, на четыре года оторванных от семей: «Вот если бы были у нас бордели…»

О японских «станциях комфорта», о немецких, итальянских и американских солдатских публичных домах – разговор впереди. Не хочется упрощать проблему, но невольно возникает вопрос: не по этой ли причине в других воюющих армиях не было массовых принуждений к сексу и преступлений на сексуальной почве в отношении «своих» женщин? «Нашим» женщинам полегчает, когда армия пересечёт государственную границу и настанет черёд иноземок и остарбайтеров. Их насиловали открыто, без опасения оказаться в штрафбате.

В 1983 году, когда травля академика Сахарова и его жены, Елены Боннэр, достигла апогея, на книжных прилавках появилась книга доктора исторических наук Николая Яковлева «ЦРУ против СССР» (учёное звание подкрепляло «научную ценность» работы). В «солидном труде» рассказывалось о заговоре, жертвой которого стал доверчивый академик-вдовец, по сути дела ребёнок, кроме теоретической физики, ничего в жизни не понимающий. Коварная женщина (через каждые два слова подчеркивалась её национальность) водит рукой «академика-подкаблучника», иногда она его даже бьёт, заставляя участвовать в антисоветских действиях, и, чтобы усилить эффект разоблачений и подчеркнуть аморальность безнравственной женщины-дьявола (именно такой заказчик представлял её обывателю), Яковлев запустил руки в её личную жизнь. В этой книге (по ней был снят одноименный фильм) Елена Боннэр изображена как Берия-2, сатана в юбке.

Со слов кагэбэшного писателя, аморальная жизнь порочной, сексуально распущенной восемнадцатилетней санитарки военно-санитарного поезда началась с совращения начальника эшелона, Владимира Дорфмана, которому она годилась «разве что в дочери».

Уже тогда чтение грязного опуса (авторская рука КГБ проглядывала между строк) вызывало мерзкое чувство, независимо от того, соответствовали ли действительности хотя бы на йоту детали её личной жизни. Ложь живуча, как и любой сорняк. По этой причине в 2010 году, беседуя с Машей Гессен, Елена Боннэр сама заговорила об этой истории и пожелала, чтобы интервью с ней прочитало как можно больше людей[20].

Она рассказала, как после ранения и лечения в госпитале в Свердловске 30 декабря 1941 года пришла в распределительный эвакопункт и сдала документы, ожидая распределения на фронт.

«Ко мне подошёл очень пожилой человек в военной форме и спросил меня, что я здесь делаю. Я говорю: жду, что мне скажут. Он мне сказал: «Экс нострис?» (Ex nostris – «Из наших». – М.Г.). Я сказала: «Чего?» Он сказал: «Из наших?» Я сказала: «Из каких?» Тогда он сказал: «Ты еврейка?» Я говорю: «Да». Это единственное, что я поняла. Тогда он достал блокнотик и говорит: «Ну-ка, скажи мне фамилию». Я сказала. Потом он меня спросил: «А вообще ты откуда?» Я говорю: «Из Ленинграда». Он мне сказал: «А у меня дочка и сын в Ленинграде”». Кто он и что он, ничего не сказал. «А где твои родители?» Я говорю: «Про папу не знаю. А мама в Алжире».

Он сказал: «Какой Алжир?» Я говорю: «Акмолинский лагерь жён изменников родины». Я очень хорошо помню, как на него посмотрела, пристально очень, а сама думаю, что он сейчас мне скажет. Может, он сейчас меня пристрелит, а может нет. И вот я ему говорю: «Акмолинский. Лагерь, – вот таким рапортующим голосом. – Жён. Изменников. Родины». Он сказал: «Ага» – и ушёл. Потом вернулся, почти сразу, и сказал: «Сиди здесь и никуда не уходи». Пришёл ещё, наверное, через полчаса и сказал: «Пойдём». Я говорю: «Куда?» А он говорит: «А ты теперь моя подчинённая, медсестра военно-санитарного поезда 122. Я твой начальник Дорфман Владимир Ефремович. Будешь обращаться ко мне «товарищ начальник», но изредка можешь называть Владимиром Ефремовичем. Всё».