А Сонька, недолго думая, втиснула своё белое жирное тело к ним в ванну, отчего излишек мыльной воды с громким шлепком выплеснулся на кафельный пол.

– Ты что, Фелисите, ебёшься с ним здесь? (Теперь Свин узнал и имя негритянки). А меня не позвала поучаствовать?! – обиженно обратилась к африканке Сонька, и от неё пахнуло крепчайшим перегаром.

– Да, дозовёшься до тебя. Ты вчера так нажралась и задрыхла потом. А во сне заблевала бедного Свина. Вот видишь, я его отмываю. А ты всё ебёшься, ебёшься. У тебя одно только на уме, – недовольно заворчала негресса.

– Прошу прощения! Я иногда перебираю спиртного. А потом я блюю во сне. Это верно. И даже однажды обосралась.

– Спасибо за пикантные подробности! – отвечала Фелисите.

– Слушай, давай его всё-таки выебем! – предложила Сонька и цепко ухватила Свина своими толстыми пальцами за разбухшие распаренные яйца.

К полудню нашему герою наконец удалось выпроводить двух хабалок, обещав непременно позвонить им на следующей неделе. Они его прямо-таки изнасиловали в ванне. И теперь Свин, разгорячённый, уставший и с похмельной больной головой, повалился на кожаный диван в салоне.

В голове было непривычно пусто, только что-то тонко и настойчиво позванивало в ушах. А ещё слух упорно травмировало тиканье висящих на стене часов-ходиков, бьющее по мозгам мелкими, заточенными молоточками. Из-за этого звоно-стука Свин не мог заснуть. А ему хотелось спать, очень хотелось, так как этой дебошной ночью он спал совсем немного.

Не давало заснуть ещё и сознание необходимости вздремнуть. Иначе каким же образом сможет он вечером в достойном виде явиться к Луне-Яичнице?

Так как сон не шёл, в голове принялись медленно всплывать, как из глубокого омута на поверхность, разные бессвязные мысли и роиться, размножаясь. Наш герой начал подсознательно понимать, что негресса Фелисите (теперь он уж не забудет, как её зовут) нравится ему, и он непременно ей позвонит (телефон её он не забыл, к счастью, записать). Её гладкое, мускулистое, блестящее от черноты тело приятно и зазывно пахло пóтом и ещё чем-то непривычно-непонятным – наверное, какими-то экзотическими маслами, которые она втирала в него. Было в негрессе и что-то дикое, необузданное – какая-то тёмная природная сила, которая одновременно пугала и отталкивала Свина, но и притягивала его.

Луна-Яичница в сравнении с африканкой была чем-то ближе, привычнее, домашнее. Уж если жениться, то, конечно, на ней. Хотя она и блядь. А впрочем, негресса – тоже ведь блядь!

«Ну ладно, поживём – увидим, – думал Свин. – Измена поварихи теперь отомщена. И это хорошо, просто заебись. Теперь мы квиты! Начинаем игру сначала».

И, довольный ходом своих мыслей, наш герой наконец-то стал погружаться в забытьё… И проспал до самого вечера.

А вечером они встретились с Луной-Яичницей у неё на квартире в военном городке. И пили виски, и болтали о всяких разностях. И Свин вёл себя так, словно ни о каких изменах своей подруги не подозревает, и будто всё нормально. И сладкая повариха была нежна с ним и не скрывала радости встречи.

А потом, когда они, уставшие от любви, лежали, томно нежась, на измятых простынях на просторной кровати поварихи, та вдруг спросила:

– Свинчик, а ты будешь мне ревнивым мужем? Задушишь, небось, меня, как Отелло Дездемону?

Наш герой сразу же вспомнил про проклятого негра Бабилу.

«Ах, вот оно что, – подумал он. – Значит, ты, блядь, собираешься продолжать мне изменять и после свадьбы?»