– Вы прямо душка! – перебил его капитан надтреснутым басом, подхватывая приват-доцента в объятья, когда тот споткнулся, потерял свое пенсне и чуть не упал. – Преклоняюсь пред наукой, пре-кло-няюсь, – гудел капитан, который был уже навеселе. – Смир-рно! Равнение направо, господа юнкера, – отдадим честь науке.

Юнкера криво улыбались. Кавалерист выпятил грудь, звякнул шпорами и поправил этишкеты. В этот момент в гостиную впорхнул целый выводок подружек невесты – все в белых платьях и шелковых туфлях, воздушные и грациозные, как райские птицы. Они поздоровались с женихом, делая книксен, и в зале сразу стало парадно и душисто.

– Адски шикарно, – шепнул кавалерист своему пехотному коллеге и снова звякнул шпорами. Приват-доцент скрылся за занавеской у окна. На него надели сюртук, но оказалось, что надо было еще прикрепить пуговицу, болтавшуюся на ниточке.

Вошел хозяин и, посмотрев на часы, объявил, что жениху с его шаферами пора ехать в церковь.

В передней произошла заминка. Когда жених надевал пальто, к нему подошла горничная и попросила его зайти на минутку в комнату Ольги Петровны. Жених пошел с неудовольствием, как был, – одна рука в рукаве пальто, другая на свободе. Он придерживал ею пальто за воротник, чтобы оно не съезжало.

– Надо же благословиться, разве вы не знали? – сухо сказала ему Ольга Петровна, стоя в дверях комнаты с иконой в руках. Невеста в белом платье, но еще без фаты стала подле жениха.

– Опуститесь на колени, – важно приказала мать. – Николай Степанович, где ты? – позвала она мужа. – Стань рядом со мною.

Жених опустился на одно колено, придерживая рукой съезжавшее с плеча пальто. Невеста как-то присела, раскинув вокруг себя широкую белую юбку. Жениху было неловко: при отсутствии сердечности весь обряд показался ему неискренним и ненужным. Соблюдалась только форма. Мать невесты прочла какую-то молитву, жених ее не слушал. Он был занят мыслью, чтоб не съехало с плеча пальто при неустойчивом положении на одном колене. Ему сунули в лицо икону для поцелуя, но, впопыхах, он только ткнулся в нее носом, слегка оцарапав его серебряным венчиком ореола.

– Ну, теперь поезжайте, – сказал отец невесты. – С Богом.

Доктор вышел, вздохнув облегченно.

– Оставь его лучше в покое, – ответил муж, – он не мальчишка, свою голову на плечах имеет, не нам его учить.

– Ты совершенно не думаешь о дочери. Каково будет ей с таким мужем?

– Отлично заживут, если ты не будешь вмешиваться.

– Ты всегда был равнодушен к моим религиозным чувствам, но сейчас я этого не допущу: дело идет о счастье нашей дочери.

– Оставь ее в покое, и она будет счастлива. Повесь икону на место. Чего брюзжишь с иконой в руках?

– Пожалуйста, не сажай с Викой в карету мальчишек юнкеров, – вспомнила вдруг мать, – они могут помять ей платье, и вообще я считаю их общество слишком развратным для нашей дочери. Во время венчания пусть подержат венец над головой и на балу отпляшут, что полагается. После этого к нам – чтоб ни ногой.

Хор, заливаясь, фигурно выводил слова прокимна «Положил еси на главах их венцы от камени честны». Это было необычно дивно. Маститый отец Никодим терпеливо ждал. Певчие увлеклись, и, казалось, никогда не кончат. Жених украдкой поглядывал на невесту, сохраняя полное достоинство. Вика, точно утонув в фате, казалось, не жила, но витала в облаках блаженства. Она чувствовала, что взоры всех были устремлены на нее, все любовались ею, никем другим, а только ею. На жениха взглядывали лишь иногда, случайно, и сейчас же снова на нее. И при этом взоры у всех как-то особенно, празднично, блестели. Иногда в толпе перешепнутся и сейчас же опять во все глаза смотрят на нее.