Я так и сделал. Меня приняли на авиационный завод учеником по прокладке электрожгутов в фюзеляжах самолетов. Дали место в общежитии и назначили стипендию, на которую не заяруешь, но и не помрешь с голоду. Правда, далековато от Москвы, Луховицы, но это даже лучше. Тишина, покой, почти как у нас, в Сибири. Там я поступил без проблем в авиационный техникум на вечернее отделение и там же записался в аэроклуб. Попробую стать летчиком, как хотела мама. Авиация – это не колхоз, и самолет – не трактор!

С Яковлевой я встречался часто. Электричка шпарит каждый час. Москва, Казанский вокзал, Луховицы… Можно в пути вздремнуть, можно читать, можно просто сидеть и смотреть в окно. Хорошо мечтается, особенно в осенний дождливый день. За окном мразь и серость, по стеклу ветер гонит холодные потоки дождевой воды. Пробовал сочинять стихи. А что? Яковлева третьеклашкой сочиняла, а мне уже семнадцать. Слова, правда, какие-то корявые выползали, а если получались красивые, то они уже где-то мне раньше встречались. В такое холодное время хочется домой, в теплую избушку, к доброй и всепрощающей маме, к несправедливому отцу, ну, может, и не совсем я прав, в общем-то он за дело порол. От вокзала мчался к театру, там просил у проходной вызвать Яковлеву Наталью из костюмерной. Она устроилась работницей костюмерной в этот же МХАТ. Встретившись, она рассказывала с восторгом, что у нее все прекрасно, что можно бывать на репетициях, а там – ты не поверишь! – Доронина, Ефремов, Смоктуновский, Евстигнеев, Ангелина Степанова! Это же не люди, а боги! Смотри на них и делай хоть чуточку что-то похожее – и ты уже знаменитость!

– Нет, я нисколько не жалею, что провалилась на экзамене! Я теперь буду поступать со знанием дела. Я теперь не буду визжать на сцене резаным поросенком, пауза – вот что важно на сцене! И тихо сказанное слово, бывает, быстрее и лучше доходит, чем крик души!

В следующую встречу сообщила мне радостную весть: она одевала самого Ефремова, и он спросил: кто она такая?

– Удивился, что я из Иркутска. Говорит: артисткой, наверно, очень хочешь стать, если из такой дали примчалась? Я покраснела. А он: «Ничего, ничего! Сделаем из тебя артистку! Вон какая ты у нас красивая!» Тут я совсем растерялась.

Потом я заметил, что она стесняется наших встреч у театра. Оглядывается по сторонам боязливо, говорит невпопад.

– Меня неохотно отпускает с работы заведующая, – призналась она. – Если можешь, приходи в воскресенье до обеда.

Мои рассказы о самолетах, конструкторах и летчиках ее совершенно не интересовали. Выслушав через слово, вяло, с убеждением, что я пропащий для искусства человек, тоже рассказывала что-нибудь из богемной жизни актеров. Делала это, чтобы не молчать.

В одну из встреч мы засиделись на лавочке в парке, съели много мороженого. Расчувствовавшись, я поцеловал ее в щеку.

– Не надо, – отшатнулась она от меня.

– Пошто так? – съерничал я.

– Ни к чему это.

– Ты мне нравишься. Поженимся.

– Зачем? – Яковлева в упор смотрела на меня. В ее взгляде нескрытая усмешка.

Я все понял, но продолжил игру.

– Поженимся. Дети пойдут.

– Какие дети?

– Наши.

– Рыжие? С поросячьими ресницами и красными, как у клоуна, волосами?

– Чем же они хуже твоих брунетов?

– Тем, что будут изгоями! На задворках будут! А я не желаю им такой судьбы! Мужа еще можно терпеть, а дети… Ты извини меня, – тихо проговорила она, дотронувшись до моего рукава, – но лучше будет, если мы останемся просто друзьями.

Переживания мои не были долгими и глубокими, наверное, потому, что любовь не успела заполнить все мои клеточки без остатка. И я целиком отдался делу. Даже делам – работа, техникум, аэроклуб. Все было очень интересно!