Господи, ну какое я позорище! Устроила истерику перед Лелиным женихом, орала, психовала, испачкала ему весь пиджак своими соплями и слезами…

Вот теперь он точно будет уверен, что я странная и больная на голову.

– Прости, пожалуйста, за этот концерт, – я делаю шаг назад, высвобождаясь из его рук, и неловко шмыгаю носом. Смотреть на Ярослава я боюсь. – Да, конечно, пошли.

В ответ тишина, и мне все-таки приходится поднять на него глаза.

Он стоит и смотрит на меня, и в его взгляде я вдруг замечаю что-то непривычное, другое, не тот лед и холод, который там всегда был.

– Но есть зато и хорошая новость, – с натужной веселостью говорю я. – Тебе больше не нужно будет меня возить! Нет занятий – нет проблемы, правда?

Но Ярослав не поддается на мои нелепые попытки свести все к шутке, он наклоняется и подбирает с земли мою папку и порванные рисунки.

– Это в мусорку, – торопливо говорю я. – Не трогай, я сама выброшу.

Но Ярослав плевать хотел на мои слова, вместо этого он идет к машине, кладет на капот папку, а сверху разорванный пополам портрет Лели. Разглаживает смятую бумагу, складывает вместе обе половины, какое-то время смотрит на рисунок, а потом поворачивается ко мне.

– Это ты рисовала?

– А кто еще, – вздыхаю я. – Ярослав, очень прошу, выбрось, пожалуйста, эти работы. Они мало того что плохие, так еще и грязные.

Он снова смотрит на меня так, будто пытается во мне что-то разглядеть. Что-то спрятанное внутри меня, не на поверхности. На меня никто так никогда не смотрел.

– Я и не думал, – медленно и словно удивленно говорит он, – что ты реально так круто рисуешь. Думал, ты просто…

Ярослав не заканчивает мысль, просто слегка пожимает широкими плечами.

– Нет, – яростно мотаю я головой. – Я не…

– Леля бы такой портрет у себя в комнате повесила, я уверен, – перебивает меня Ярослав. – Ты ее тут прям как королеву красоты нарисовала.

– Потому что она такая и есть.

– Да ладно тебе, не настолько, – Ярослав смешливо фыркает, а потом снова возвращается к рисункам. Смотрит на остальные. Внимательно смотрит. И делает это явно не из вежливости. Неужели ему и правда интересно? – Охренеть как круто ты рисуешь, конечно. Ты реально талант.

– Скажи это моему преподавателю, – горько улыбаюсь я, но как ни странно, в груди от его слов возникает какое-то теплое чувство.

Это приятно.

Меня редко кто-то хвалит. А от него такая похвала и вовсе неожиданный подарок.

– Надо сказать? Я могу, – соглашается Ярослав. – Без проблем. Называй номер квартиры. Поднимусь и скажу, что он старый слепой дебил, который не может разглядеть настоящий талант.

– Только попробуй! – я не на шутку пугаюсь, потому что кто его знает этого Ярослава. Вдруг и правда пойдет и такое скажет. – Георгий Исаевич очень хороший художник! Он разбирается, он на работы смотрит профессиональным взглядом, понимаешь? Ты смотришь как обычный зритель, а он…

– Ну ведь картины и рисуются для обычных зрителей, разве нет? – справедливо возражает Ярослав. – Или ты типа для критиков должна рисовать?

– Нет, но… – я всплескиваю руками, потому что внутри столько эмоций, столько мыслей, которые я не знаю, как выразить. – Но портреты должны вызывать чувства! А у меня… Георгий Исаевич говорит, что я рисую кукол, а не людей. А мне надо научиться рисовать настоящие портреты! Они мне нужны для портфолио, потому что я хочу поступить в Лондонский университет искусств! Это моя мечта там учиться! Я хочу этого сильнее всего на свете, понимаешь!

Я вдруг слышу сама себя и понимаю, что уже перешла на крик, поэтому замолкаю и делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться.