Она даже не заметила, как он освободил ее руки. Просто в какой-то момент она вцепилась пальцами в его плечи, чтобы быть еще ближе, чтобы он входил еще глубже, чтобы рождающаяся в ней сверхновая сияла еще ярче…

Она орала. Она требовала еще. Она кусалась и царапалась. Она подавалась навстречу и терлась лицом о его руки. Она прыгала на нем сверху, рыча и плача. Она падала, обессилев, и просила холодной воды – и снова пила его поцелуи, ласкала ненавистное тело, отдавалась ему и брала еще, еще и еще, пока не провалилась в спасительную темноту, не в силах ни думать, ни шевелиться. И уже сквозь сон услышала, как в дверь постучали.

А через мгновение ее окатили ледяной водой и велели:

– Просыпайся.

То есть ей показалось, что через мгновение. Судя по тому, что чертов извращенец был одет, бодр и свеж, а в комнате сногсшибательно пахло говяжьим рагу с базиликом, прошло не меньше получаса.

– Какого хрена? – пробормотала Матильда, с трудом заставляя себя пошевелиться: по телу разлилась сытая лень, оно желало лишь спать, спать и спать. А потом жрать, словить еще полдюжины оргазмов и опять спать.

Обругав себя (или свое тело?) помойной кошкой, Матильда утерла мокрое лицо краем простыни и замоталась в нее же. В отличие от маньяка, она так и осталась голой.

– О-ля-ля, какие неизящные выражения! Подобает ли княгине? – ухмыльнулся Д'Амарьяк, разглядывая Матильду, как энтомолог редкую бабочку.

От слова «княгиня» она вздрогнула и едва подавила желание спрятаться под кровать.

– Да иди ты! – огрызнулась она и закуталась в простыню плотнее.

Хреновая защита, но другой у нее не было – ни от страха перед его неожиданной осведомленностью, ни от пронизывающего взгляда.

– То есть обедать со мной ты не будешь? – Он отошел от кровати, повернувшись к Матильде спиной. – Ну и не надо. А я что-то голоден.

– Приятно подавиться, – буркнула ему вслед Матильда, против всякой логики надеясь, что он сейчас уйдет, и она сможет хотя бы вволю поплакать и побить посуду.

Разумеется, маньяк ушел недалеко, лишь до накрытого на одну персону столика, где под серебряными крышками ждал его обед.

От вида единственного столового прибора Матильду разобрала злость.

– То есть ты и не рассчитывал на согласие?

Она вскочила с кровати, придерживая простыню у горла. Тело отозвалось болью в потянутых мышцах и натертой коже, голова закружилась.

– Благородной даме в двусмысленной ситуации положено страдать, а не набивать брюхо. – Тон его был издевательским в высшей степени, а от запаха рагу из-под серебряной крышки, поднятой нарочито медленно, у Матильды рот наполнился слюной.

Хорошо бы, ядовитой слюной. Плюнешь в маньяка – и нет маньяка. Мечты, мечты.

– Благородному шевалье стоит быть последовательным, – она задрала нос и горделиво, стараясь не морщиться от боли в паху, прошествовала к столику и уселась на второй стул, напротив Д'Амарьяка. – Я принимаю твое любезное приглашение.

Маньяк поцокал языком, глядя на нее.

– Ты совсем дура?

– Интересный вывод, – надменно улыбнулась Матильда, взяла из корзинки пышную белую булочку, понюхала ее и тоже поцокала языком. – Для тебя Жозефина тоже посылает за обедом к Пьеру?

Ей стоило гигантских усилий вести себя как наглой стерве, но плакать и страдать она не могла себе позволить. Только не перед тем, кто знает о ее тайном браке! А значит, пришел в бордель не только за телесными удовольствиями. Так вот. Удовольствия видеть ее сломанной Матильда ему не доставит.

– Об этом спрашивай Жозефину. – Маньяк растянул губы в жутенькой улыбке. – Пожалуй, теперь я понимаю, почему Товиль счел тебя урожденной дворянкой. Хотя я склоняюсь к мнению, что дурости в тебе больше, чем дворянской крови.