Он словно сошел с картинок модных журналов времен шестидесятых годов прошлого века.

– Вижу, пришло осознание. Или ты решила закончить свою нелепую игру в непонимание.

– Просто вспомнила одного пожилого посетителя. Этот добрейшей души старичок впервые вошел в ресторан, будто растерялся, потерялся и я была неподалеку, опередила нашего администратора и подошла к нему. Проводила за свой столик, а затем… затем этот импозантный седовласый старец часто захаживал, выбирал черный кофе, иногда в добавок шло какое-нибудь пирожное, которое он всегда оставлял нетронутым. Так странно…

– Что странно? – цепляется к моим словам и я пожимаю плечами, бросаю осторожный взгляд на мужчину и все же решаюсь говорить правду до конца, потому что четко ощущаю, что таким людям, как Игнат Юсупов, врать себе дороже.

– Странно, что он выбирал баснословно дорогие пирожные и не притрагивался к ним. А я убирала этот столик…

Прикусываю губу. Не знаю, как высказаться в верном ключе. Тем более глядя на человека, в руках которого сконцентрирована такая власть. Мне кажется, что Юсупов сейчас сдерживается. Заставляет себя быть со мной цивильным, мне отчего-то кажется, что у него в венах кровь кипит. Он напоминает вулкан. Затишье которого продлится недолго и скоро рванет не по-детски.

– Я жду твоего ответа.

Есть присказка, что сытому голодного не понять, но я все же пытаюсь объяснить свою мысль.

– Я убирала этот столик, соответственно, кухня никогда не примет возврат со стола, даже нетронутый. Это не то заведение, а значит… значит, я могла выкинуть пирожное в мусорку, или…

Прикусываю губу. Не продолжаю. А мужчина лишь с неким презрением кривит свои пухлые губы и мне отчего-то хочется очень сильно ударить по этому красивому высокомерному лицу.

– То есть, получается, что этот мужчина делал тебе знаки внимания в виде дорогих пирожных?

Взгляд Юсупова становится тяжелее некуда, а я пожимаю плечами.

– Я не знаю. Пока я принимала заказ, мы мило беседовали обо всем да ни о чем, а потом я приносила кофе и пирожное, которое он сразу же от себя отодвигал на центр стола. Когда я спросила, почему он даже не пробует сладость, что не так, то он ответил, что у него повышен сахар и он получает просто эстетическое удовольствие от созерцания.

Выговариваю и замолкаю. Вспоминаю нашу беседу с тем самым стариком, которая вызвала у меня улыбку смущения.

– Я просто люблю смотреть на красивые объекты, скажем, на вот это безукоризненное пирожное, посыпанное сладчайшей пудрой, аромат которой я могу учуять даже на расстоянии, – теплая улыбка на твердых губах и взгляд мне в глаза, – а еще мне нравится смотреть на такую юную и милую девушку, не сочти меня бестактным, Юленька, в моем возрасте можно лишь созерцать…

Видимо, Юсупов что-то считывает по моему лицу, потому что подается вперед и проговаривает ровно:

– Ты его хорошо знаешь. Юлия. Гораздо лучше, чем пытаешься представить.

– Господин Берт просто часто приходил.

– Берт? – переспрашивает и отчего-то на красивом мужественном лице мужчины губы сдвигаются в узкую линию.

– Да, он так назвался и, как я и сказала, был завсегдатаем, – пожимаю плечами и дополняю тише, – но в последнее время он больше не приходит…

Юсупов держит паузу, а затем резко проговаривает:

– Этот человек и есть Альберт Бахтияров! Мой дед! И он недавно скончался.

Обрубает так, что у меня воздух в легких просто кончается. На глазах выступают слезы. Я не знала этого мужчину, мы с ним просто общались, но упоминание того, что этого милого любезного старца больше нет, отчего-то вызывает резь в глазах.

Тактичный, уважительный. Пока работаешь в ресторане для элиты, понимаешь, какими пороками страдают те, у кого на счетах миллионы, а вот тот мужчина… он был другим…