— Значит, я вообще никуда не пойду, — вспыхнула я.

Не выспавшаяся и раздраженная я не собиралась снова терпеть всё это. Достаточно с меня было всего случившегося за последние дни.

— Я тебе не кукла, которую можно вырядить как тебе того захочется! Мне надоели твои приказы! Мне нравится это платье, ясно тебе?! Не устраивает — иди на свой приём один!

— Снимай, — повторил он, не повышая голоса. Только стали стало больше.

— Нет! — я не отступила даже тогда, когда он сократил и без того ничтожное расстояние между нами ещё на шаг. — Найди себе другую марионетку! Я не…

Одним выпадом он схватил меня за лиф платья. Смял ткань и подтащил к себе. Я впилась в его руку, только он даже не заметил этого. Рванул ворот в разные стороны с такой силой, что ткань жалобно затрещала.

— Не смей! — закричала, отбиваясь. Шипела, выворачивалась, а он продолжал в буквальном смысле раздирать то, что пришлось ему не по душе.

— Ублюдок! — к горлу подкатили слёзы. — Ненавижу тебя, сволочь! Ненавижу! — ударила по руке, в грудь. Всхлипнула, хотя глаза так и остались сухими.

Удовлетворённый, он кинул кусок ткани на пол. Глаза его стали чёрными, дыхание тяжёлым. Губы мои дрогнули на очередном беззвучном «ненавижу», и уголки глаз всё-таки защипало. Придерживая края разодранного платья, я попятилась. Меня трясло, пальцы не слушались.

— Твоя главная проблема в том, что ты не понимаешь, когда я прошу по-хорошему, — чуть сипло.

Он рассматривал меня, а я чувствовала себя даже хуже, чем если бы была обнажена. Меня будто бы голую привязали на центральной площади города и оставили на потеху жителям. Подбородок дрожал, слёзы потекли по щекам, и как я ни пыталась остановить их, не выходило. Это платье я купила, когда мы с первым мужем решили отметить первую годовщину нашей свадьбы в ресторане. Тогда всё было ещё хорошо. Было…

— Я любила его, — всхлипнула совсем жалко.

— Это меня не волнует, — он опять подошёл.

Теперь отступать мне было некуда, да и сил на борьбу не осталось. Серебряков убрал мои руки и закончил начатое. Платье разошлось до самого низа, и он, смяв, откинул его. Я осталась в одном белье. Красивом белье, которое он когда-то сам дал мне. Нужно было избавиться от него, но я не смогла. Униженная и жалкая, вот какая я была сейчас.

— Гордишься тем, что сломал меня? — сквозь слёзы шёпотом.

— Сломал? — презрительная, жёсткая усмешка. — Я ещё даже не начал, Мирослава.

Кончиками пальцев он обвёл овал моего лица, тыльной стороной ладони вытер слезинку со скулы.

Меня знобило, хотя в номере было тепло. Он убрал мне за ухо волосы, положил руку на спину и медленно провёл снизу-вверх. Расстояния между нами не стало совсем, едва он легонько надавил. Я коснулась его груди ладонью, почувствовала шелковистые колечки волос и сжала руку в кулак напуганная тем, как стукнулось моё сердце о рёбра.

Позвонок за позвонком Яков добрался до застёжки на бюстгальтере, но не тронул её. Ещё выше — до шеи. Медленно очерчивал, второй рукой придерживая мою голову. Я втянула живот. Под полотенцем он был уже твёрдым.

— Ты научишься слушаться, — склонился ко мне. Сжал волосы и задрал мою голову, вжимая в себя сильнее.

— Нет, — вопреки здравому смыслу ответила я, хотя голос всё ещё подрагивал.

— Научишься, — только что мягкие касания к спине стали грубее. Серебряков прищурился. — У тебя нет выбора.

Я опять хотела возразить, но только приоткрыла рот, он накрыл губы своими. Впился жёстко, подчиняя.

— М-м-м, — попыталась отвернуться, упёрлась ему в грудь.

Но он смял моё сопротивление, как клочок бумаги. Крепко держа за волосы, проник языком ещё глубже. Член его стал ещё твёрже, и я, сама того не желая, ощутила тепло внутри. Тело отзывалось на него, тогда как раздавленное сознание отчаянно протестовало. Ногтями я прошлась по его коже, ещё раз попыталась оттолкнуть.