Сжимаю ее горло чуть сильнее, так, что ей уже немного трудно дышать. Ток особого возбуждения проносится по телу. Болезненный, острый.

Чуть открывает рот, делает натужный вздох, но ничего не делает. Я наблюдаю, как ее зрачки становятся все больше, добавляют глубины взгляду.

– Если закроешь глаза и перестанешь на меня смотреть, я остановлюсь, – шепчу в ее губы.

Закрывает и тут же открывает глаза – дает мне согласие, дрожит в моих руках все сильнее.

Завожу лезвие ножа под ее толстовку, тяну вверх, и ткань с треском разъезжается на две неровные половины. Все еще зажимая нож мизинцем и безымянным пальцем, сдавливаю ее сосок указательным и средним той же руки. Знаю, что холодное лезвие касается ее кожи, слегка поворачиваю лезвие, и оно с тихим скрипом идет по нежной коже не раня, но придавливая достаточно.

Мне нравится смотреть, как она трепещет, нравится, что все еще здесь, со мной. Не сдерживается, и из губ, покрытых сухой корочкой, вылетает сдавленный, тихий стон.

– Тш-ш, – коротко сдавливаю горло чуть сильнее. – Хорошие девочки терпят, помнишь?

Кивает, как может: я, скорее, чувствую этот кивок.

Скольжу острием лезвия по ее коже. Дрожит, заводит меня невозможно вот этой покорностью. Той, которая мне была нужна, и той, которую я боялся выпускать.

– Покажи мне, как ты меня хочешь, – запускаю лезвие под пояс ее джинсов, чуть отпускаю горло, чтобы она могла говорить.

– Ваня, пожалуйста, – слова тонут в судорожном всхлипе, – возьми меня… Я буду твоей очень терпеливой девочкой.

Практически срезаю с нее джинсы: разрезаю их по шву спереди и сзади, ноги все еще остаются в штанинах. Приподнимаюсь и завороженно смотрю, как лезвие скользит прямо по ее складочкам, прижимаю ее клитор гладью металла.

Громкий стон, почти всхлип, и дрожание ее тела уже напоминает конвульсии. Выгибается, прижимается к лезвию, чуть заметно ерзает голой попкой по сиденью.

Разворачиваю нож лезвием от нее и коротко, но хлестко шлепаю по текущей промежности.

Вскрикивает, но тут же закусывает нижнюю губу, смотрит на меня почти испуганно.

– А еще хорошие девочки… – кончиком языка касаюсь ее живота. – Могут кричать всего одно слово. Угадаешь?

– Твое имя? – выдыхает грудным, срывающимся голосом.

– Неверно, – шлепаю еще раз ладошкой, потому что хочу почувствовать ее влагу.

– Еще? – с тихим стоном. – Угадала?

– Неверно, – шлепаю сильнее и следом за шлепком сразу вставляю два пальца в ее сладкую дырочку.

– Не знаю, – насаживается на мои пальцы, чуть откидывается назад.

– У тебя еще будет время подумать.

Чувствую, что уже самому тяжело сдерживаться. Расстегиваю джинсы, спускаю боксеры, трусь головкой о ее складочки, выдыхая сквозь зубы.

– Что случается с хорошими девочками? – спрашивает, выгибаясь и ерзая подо мной.

– Они становятся королевами, – собираю головкой ее смазку и утыкаюсь чувствительной плотью в ее попку. – Кричи, моя королева.

Толкаюсь в нее туго и не жалея. Сам стону уже громко, концентрируясь на мурашках, бегущих по телу от ее близости.

Вскрикивает громко, хрипло, выгибается и скребет ногтями мою шею. Пытается принять меня глубже.

Дергаю ее за одну руку, завожу ей за спину так, чтобы Ника на нее легла, делаю так же со второй и зажимаю оба запястья под ней, заставляя ее выгнуть спину.

– Сильнее, – выкрикивает, сверлит меня взглядом, кусает в кровь собственные губы. – Разорви меня на кусочки… Сделай своей.

Вновь чуть сдавливаю ее горло, чувствую всю ее жизнь в своих руках, выхожу почти полностью и толкаюсь снова, по самые яйца. И отключаюсь. Ни хера больше нет. Только ее крики и мои толчки. И возбуждение, которое все растет и растет, вытесняя все из головы.