За деревянной перегородкой до рассвета ворчливо кашляла Софья Даниловна, а вся капелла, растроганная повестью о фее, шёпотом философствовала о девичьей красе.

Никто даже не зевнул.

Зевок сочли бы кощунственным и поколотили соню.

Настало лето.

Каждое свидание начиналось на стройке.

Каюков убивал сразу двух зайцев. Проходил институтскую практику. Во-вторых, нравилась строить для людей. Просто так. Просто с любимой девушкой.

По осени он пригласил Алю к себе.

Серебрились окна.

Они сидели на подоконнике.

– Ого! – удивилась Аля. – У вас сад, и ты молчал?

– У Софьи Даниловны.

– А ты разве здесь никто?

Она взяла его за руку и потащила к яблоне, щебеча:

– Я так люблю свежие яблоки!

Каюков упирался.

Подкараулит Софа – пиши заявление завраем, чтоб принял в подведомственный ему союз небожителей. В институте тарарам поднимет!

Алины пальцы юркнули меж ветвей. В руках – крупнющее яблоко.

Повертела. Подула. Откусила.

– Кусай! – подала яблоко на вытянутых пальчиках.

Он добросовестно откусил.

Так, наверное, лишились рая, почтенные дочери Евы и сыны Адама, наши небезызвестные предки.

Однако надо что-то придумать. У Софы, может быть, записано, где какое яблоко висит.

– Эврика! – выпалил Каюков. – Рви!

– Это похоже на воровство. Разве не хватит одного?

Каюков сунул в карман четыре яблока – и из сада.

Разыскал свою старую рубашку, отполосовал пять лоскутков, завязал в каждый по десять копеек и повесил на ветви, где были плоды.

Эффект – неописуемый.

Наутро, заметив пропажу, Софа застонала. Присмотрелась – недоверчиво сняла один узелок. Развязала – быстренько сорвала остальные, спрятала под передник:

– Так и на рынок не надо носить, – пересчитала мелочь. – Только бы пса у Бухтияровых на ночь выкляньчить.

Она догадалась по лоскуткам о ночном покупателе.

Каюков переправил студенческие пожитки на новую квартиру.

Перед Рождеством Аля показала ключ:

– Сегодня тот дом распределяли! В штабе кооператива говорят: «Десять комнат свободных. Одна – ваша» – «Зачем? Я ж одна!» – «Век одной не будете; Да вы работали с первого дня до последнего». Не отбилась. Нет у меня настойчивости. Что с комнатой делать? Ну, давай думать!

Думали…

Думали…

Сыграли свадьбу.

1962

Трудно не делать глупостей, если на них хватает ума.

В. Сумбатов

Это началось накануне полёта в космос первого холостяка. То было на его родине.

Стоял август.

По Волге-океану гуляли белые теплоходы. Усталые волны с ленцой выползали на пологий пляж, да с неба, ясного, как девичьи глаза, струилась нежная теплынь.

А публика!

Ей тесно, как в предпраздничном чебоксарском автобусе. Даже негде упасть погреть свои кости.

Ага!

Вон у грибка крохотный песчаный пятачок.

Разоблачаюсь.

Я нырнул и пошёл себе на дно.

Грех мой – иду вслепую. И только б-бам!

Из глаз брызнул приличный сноп искр.

«Подводное нападение? Наверх!»

Едва глотнул я воздуха – под носом, тем самым носом, который на семерых рос, а мне одному достался, вынырнула русалочка. Афродита из речной волны! Улыбнулась. О Боже! За такую улыбку отдал бы миллион. В новых – какой разговор! – хотя за душой ни гроша.

«Какая прелесть! Какая прелесть! И встретил на дне с закрытыми глазами!»

Во мне заклокотало рыцарство.

Я смело протянул ладошку уточкой и назвался.

Мы долго плавали наперегонки, ныряли, ходили по дну на руках – всё это звенело в моей груди божественной мелодией первого свидания.

Безынцидентно прошёл первый испытательный, пилотный поцелуй.

Я рассчитывал на не слишком резкую пощёчину и недолгую обиду синеглазки, а получил трогательную уверенность во взаимности.

Бог миловал и на персональных смотринах в Валином доме. В вечернем костюме я чувствовал себя, как манекенщик при показе сомнительной новинки модной мысли.