С бокалами в руках мы сидели и смотрели на озеро. Какими-то фразами мы обменивались, но я их отпускаю, за ненужностью и неважностью. Я их просто не помню. Озеро раскидывалось перед нами во всей своей красе: спокойное у берега, дымящееся туманом вдали, подернутое чистым серебром в середине, огромное, безразличное, живое. По ту его сторону вставали горы с белыми остроугольными шапками. Небо было бледным, как полузабытый сон. «Мы практически ни с кем здесь не общаемся. Живем тихо, отстраненно», – вот эту его фразу я запомнил. И еще: «Есть причины, по которым я не могу бывать в Москве. Россия для меня после некоторых событий заказана». Он задумчиво покачал в руке бокал, на треть наполненный коньяком, и задал вопрос, банальность и бессмысленность которого поставила меня в тупик. «Ну, и как там дела, в Москве?»

Я рассказываю о событиях трех- и четырехлетней давности, которые уже заслонены от меня другими событиями, другими встречами и другими моими путешествиями, и поэтому точный, стенографический отчет о наших с господином Болдыревым беседах невозможен. Я же не писатель и не журналист и ничего не записывал. Теперь мне этого жаль. Иногда я вижу его сидящим на террасе, под голым металлическим каркасом, с пузатым бокалом, на треть наполненным коньяком, и слышу звук его голоса, но никак не могу наполнить этот звук смыслом. Какие-то его реплики и фразы мне очень хочется вспомнить, они так близко, они вертятся рядом со мной, как маленькие быстрые пчелы, но я никак не могу остановить их полет. Но одно я помню точно: момент, когда я увидел его жену. Это было в первый же день нашего знакомства, даже в первый же час, когда я, оставив мой массивный черный зонт в темной прихожей, поднялся по крутой деревянной лестнице на террасу и сидел там с господином Болдыревым, попивая на свежем воздухе наш первый коньяк. Стеклянная дверь в углу террасы вдруг открылась, и высокая женщина легкой быстрой походкой направилась к нам.

Опять же, я не помню слов, которые он произносил, представляя меня ей. Все было очень быстро. Она посмотрела на меня с любопытством, которое удивило меня. Во мне нет ничего, достойного любопытства или хотя бы трех минут интереса. У нее были карие, цвета каштана, глаза, и когда она смотрела на меня, тьма в них сгустилась и стала горячей, жаркой. Всего секунда, но в эту секунду она умудрялась пронзить вас. Я никогда ни у одной женщины не видел такого откровенного, такого смеющегося, такого бесстыдного взгляда. И при этом в нем было совершенно явное, совершенно откровенное любопытство девочки, которая едва сдерживает так и рвущиеся из нее вопросы: «А кто вы такой? А кто ваша жена? А чем вы живете? А сколько у вас денег? А что в вашей жизни было такого интересного, что вы можете мне рассказать?» Все это мелькнуло в ту короткую секунду, когда она улыбнулась мне углами своих нежных, чувственных, чуть припухлых губ и сказала какую-то нейтральную фразу, которую хозяйка дома должна говорить гостю и которую я, конечно, тоже не запомнил.

У нее было бледное узкое лицо с тонким носом и идеальными эротическими губами, которые всегда выглядели так, как будто она только что целовалась с кем-то за дверью. У нее были гладкие, крашеные в красноватый цвет волосы, распущенные по плечам. Она была в темно-синей мужской рубашке с расстегнутым воротом и в синих старых джинсах. Она, как и он, носила дома шерстяные носки и коричневые туфли без задника. Я думаю, две пары этих одинаковых туфель они купили для себя в тот день, когда дом перешел в их владение; я полагаю, что с этой покупкой у них были связаны какие-то воспоминания и переживания, и еще я считаю, что эта покупка означала для них начало их семейной жизни здесь, в Монтре, на берегу озера; во всяком случае, гостям в их доме предлагалась совсем другая обувь. Она была высокой, почти вровень со мной, а у меня рост метр восемьдесят два. Господин Болдырев, кстати, еще на несколько сантиметров меня выше. Он сел, а она склонилась над ним, опершись тонкими руками о подлокотник его кресла, и сказала ему на ухо несколько слов. Он кивнул. Она повернулась ко мне, улыбнулась своей многозначительной манящей улыбкой и ушла.