– Ты поаккуратней там, а то Фокусник с тебя шкуру сдерет, – пропел Белка, который медленно приближался к нам. Его нежный голос смешивался с тихим смехом, в котором отчетливо звенел восторг. Для них это – всего лишь игра, и я немало развлекла мальчиков.

– Не сдерет, – прошипел Низкий, но ощутимо ослабил хватку.

Белка захохотал и, поравнявшись со мной, выхватил у меня ключи из рук. Он нажал кнопку брелка. Моя машина отозвалась коротким писком, и я поняла, что мне не хватило несколько несчастных секунд – мы были в нескольких шагах от моего багажника. От отчаянья я взвыла, но тут же задохнулась в ладони, стискивающей мой рот. В моей голове звенел лишь один вопрос – когда же появится охрана торгового центра? Камер тут видимо – невидимо. Неужели человек, сидящий у монитора, не задался вопросом, куда меня тащат двое молодчиков?

Меня буквально запихали на заднее сиденье моей же машины. Белка сел рядом со мной и с нежностью бывшего любовника обнял меня и прижал к себе. Я дернулась и попыталась оттолкнуть его.

– Спокойно, спокойно, сладкая моя… у нас есть разрешение вколоть тебе снотворное, если ты будешь дурковать. Хочешь баиньки?

Я мотнула головой.

– Ну, тогда сиди спокойно.

С этими словами он крепче прижал меня к себе, и своими руками, словно наручниками, обвил мои запястья.

– Чего ты там вцепился в неё? – спросил Низкий, который плюхнулся на место водителя и теперь смотрел в зеркало заднего вида. На меня он не смотрел, как и Белка. Они вообще общалась между собой и обо мне речь шла исключительно в третьем лице.

– Та еще сука… – заулыбался Белка. – Ты забыл, как она в прошлом году на тотализаторе голыми руками Фокуснику вену на шее вскрыла?

– Помню, помню… – пробубнил Низкий и странно хохотнул.

– Не хочу сиденья запачкать, – засмеялся Белка, а затем посмотрел на меня и ласково добавил, – Психопаточка…

– Да пошел ты на хер! – рявкнула я.

– Ну, вот зачем ты так грубо? Нормально же общались…

Мотор машины завелся, включилась аудиосистема и из колонок зазвучали Fall Out Boy «This ain’t a scene, it’s an arms race».

– Ух ты, олд скул! – обрадовался Низкий.

– Олд скул это Aerosmith и Машина Времени, идиоты.

– Ну, кому как, старушка, – сказал Белка, едва не касаясь моей щеки губами.

Машина тронулась и медленно выехала в проезд между рядами машин.

Я подняла на него глаза:

– Почему Фокусник? – спросила я, глядя в хрустальные голубые глаза, обрамленные кукольно-длинными ресницами, слушая, как заходится в груди мое сердце. Белка долго смотрел на меня, с любопытством разглядывая мое лицо, а затем спросил:

– А что, он не рассказывал тебе?

– Не рассказывал чего? – спросила я, чувствуя, как кристаллизуется кровь в кончиках пальцев.

Белка улыбнулся одними губами, потому как в голубых глазах снова вспыхнула ничем не прикрытая ненависть:

– То есть ты трахалась с человеком, о котором совершенно ничего не знаешь?

– Можно подумать ты узнаешь подноготную до десятого колена, прежде чем вставить кому-нибудь…

Белка оскалился. Я напугалась. Он был жутким. От его улыбки по телу побежали мурашки, и не только потому, что улыбка эта – всегда половинчатая и распространяется только на губы, а потому, что невозможно узнать по его лицу, скалится он или улыбается.

Его лицо смягчилось, взгляд задумчиво заскользил по моему лицу, а затем он сказал:

– Мы все ложимся в постель с незнакомцами, – затем он немного помолчал и добавил. – Сама у него спросишь.

Мои внутренности ухнули вниз.

Долетели мы быстро. Всю дорогу в машине гремела музыка, но гораздо громче грохотало мое сердце. От страха я не запомнила и половину пути, ведь под боком у Белки не чувствуешь себя в тепле и безопасности – обнимать его все равно, что обнимать работающую бензопилу. Когда на горизонте показалась исполинская туша санатория, мой инстинкт самосохранения снова дал знать о себе. Когда меня вытащили из машины я орала, брыкалась, пиналась, кусалась – в общем, делала всё, что никак не помогло бы мне сбежать. Но и остановить себя я уже не могла – страх напрочь выключил логику, и я превратилась в конченную идиотку. Знакомой тропой меня затащили внутрь «Сказки», только на этот раз, в двенадцать часов дня, здесь было тихо и совершенно безлюдно – раскрашенные улицы были непривычно пусты, витрины и уличное освещение погашены, а из темных глазниц окон смотрела непривычная пустота.