– Ну, дай-то Бог, сынок…, дай-то Бог… Хорошо бы уж, тебя бы напечатали. Бедный мой …. Поди, уже и как исстрадался, ожидая, – сокрушенно вздыхает она.

– Ничего. Всё равно я их всех одолею. Они потом ещё и в очередь ко мне выстроятся, умоляя, чтобы я в их журнале печатался. Вы ещё увидите, как обо мне в газетах писать будут. Я знаю…, – уверенно восклицает Пётр. Он поправляет постель и снова падает на диван, закидывает руки за голову и мечтательно смотрит на потолок.

Дело в том, что он ещё ни от кого не слышал по поводу своих сочинений прямой и честной критики, полезной для всякого автора. Его самолюбие растет вместе с ним, как на дрожжах, подогреваемое лестью и естественным восхвалением его матери, и в итоге принимает уродливую гипертрофированную форму, способную поглощать одну только лесть, и не терпящую ни малейших возражений или сомнений в его исключительном таланте. И хотя сама Александра Васильевна уже давно перестала восхищается его сочинительством, считая пустым времяпровождением и блажью, сейчас, она почему-то снова и снова повторяет излюбленную фразу:

– Ну, дай Бог, дай бог…, – вздохнув, повторяет Александра Васильевна и отворачивается. Сердце этой деятельной, здравомыслящей и энергичной женщины тает, будто сопревший снег под ярким весенним солнцем. И она от великой материнской любви прощает сыну все его недостатки, лень и обман. Наклонившись, она гладит его по голове, будто малого ребенка. Окончательно успокоившись, она поднимается и идёт хлопотать с обедом.

После обеда, Александру Васильевну и саму уже тянет ко сну. Распорядившись об ужине, она уходит в свою маленькую и заставленную громоздкой мебелью и коврами комнатку, где ложиться на пуховую перину. Спустя ещё некоторое время за плотно закрытой дверью разносится её храп.

Дождавшись, когда мать уснёт, Пётр соскакивает с дивана и, крадучись, тихонько проскальзывает в комнату матери. Там он открывает комод и вытаскивает из-под сложенного постельного белья несколько сторублевых ассигнаций, которые прихватывает с собой. Переодевшись, он благополучно покидает дом и исчезает в неизвестном направлении. Обычно его нет до ночи. Молодой человек может гулять до утра в каком-нибудь ресторане или трактире. Возвращается Пётр ближе к рассвету. Иногда ему удаётся проскользнуть незамеченным в свою комнату и юркнуть в постель, притворившись спящим. Но чаще его поджидает уже в сенях рассерженная мать, которая не спит. Александра Васильевна встречает сына громкой и отчаянной руганью. В ответ Пётр может буянить и крушить всё, что попадётся под его пьяную руку.

Однажды, он явился домой с чужим пистолетом и начал демонстрировать матери приобретенные навыки в стрельбе, заставив и мать, и ключницу приседать от страха при оглушительных звуках выстрелов. При этом утверждая, что стреляет метко и может попасть с большого расстояния даже в самый маленький предмет. В качестве мишени он выбрал стоящие на серванте в гостиной любимые купчихой немецкие фарфоровые фигурки, и начал по ним палить. Шум, дым из дула пистолета, вопли ужаса, крики отчаяния и слёзы…, – мать и домочадцы в ужасе разбежались, прячась, кто в сарае, а кто в кустах. Хорошо ещё, что в тот раз в затворе оказалось мало патронов, да и те, очевидно, были холостыми, а то не избежать беды! Беспокойная ночь заканчивается тем, что проголодавшийся повеса уснул, сидя на стуле на кухне.

Но вскоре до купчихи стали доходить слухи, что сын связался с какой-то нехорошей кампанией. Теперь его частенько видели разъезжающим в чужих экипажах в окружении подвыпивших гуляк. Половые приносят купчихе на дом счета из ресторанов, которые нужно оплачивать.