Виски прошило болью, но я дернулась, пытаясь встать. Обхватила голое запястье второй рукой, рефлекторно пытаясь нажать кнопку вызова на браслете. С запозданием вспомнила, что его сняли, но рядом материализовалась Фернанда.

– Спокойно! – сердито сказала она.

Между темных бровей голограммы появились вполне правдоподобные морщины. Считалось, что Фернанду сделали по унифицированному фенотипу, чтобы каждый видел в ней что-то родное, свое. Карие глаза, темные волосы, смуглая кожа – стандарт. Тысячи лет назад на Ковчеги отбирали людей всех рас, но в итоге они смешались, доминирующие гены проявились во всей красе, и теперь на «Арго» было всего пять блондинов, а рыжий вон один, и то – приезжий и крашеный.

– Ева, – позвала меня Фернанда, – соберись. Будь умницей. От тебя многое зависит.

– Почему ты не отговариваешь меня? – с подозрением спросила я. – Ты ведь должна оберегать жизнь каждого члена экипажа, а я сейчас явно рискую.

Фернанда села рядом, вздохнула и положила руку мне на лоб. Я не почувствовала ее прикосновения, а она на самом деле не вздыхала. Это всего лишь голографическая аватарка компьютерной программы – службы контроля за жизнедеятельностью «Арго», получившая карие глаза, как у моей мамы, и слегка приплюснутый нос, как у отца, а голос был совсем молодым, как у моей сестры, которая погибла, едва дожив до восемнадцати.

– Я спою тебе песню. Хочешь?

– Не хочу, – пробурчала я. – Уйди, не позорь меня.

Конечно, она все равно запела:

Голос Фернанды звучал нежно и тихо, и сердце мое успокоилось, забилось ровнее. Эту песню пела мне мама так давно, кажется, еще в прошлой жизни.

– Отсчет вот-вот пойдет, встретимся через тридцать секунд, – произнес рыжий, и я вдруг поняла, что даже не удосужилась узнать его имя. – Приготовились, внимание, старт!

Молния прошила голову от виска до виска, голоса и звуки исчезли, глаза заволокло непроницаемым мраком, в котором вдруг вспыхнули мириады звезд, так что я зажмурилась изо всех сил, чтобы не ослепнуть. Потом меня качнуло, кушетку словно выдернуло из-под распластанного тела, все закрутилось, как на карусели, когда мы всей семьей отправились на ярмарку и меня потом тошнило шоколадным мороженым…

Звезды в голове постепенно погасли, осталась лишь узкая щелочка света, и вскоре я поняла, что смотрю на свет сквозь неплотно сомкнутые ресницы. Я распахнула глаза, и тошнота подкатила к горлу. Быстро оглядев помещение, в котором я оказалась – крохотное, даже не встать в полный рост, к тому же покачивающееся и скрипящее так, будто вот-вот развалится, – схватила шляпку, лежащую рядом на сиденье, и содержимое моего желудка вырвалось наружу. Положив шляпку назад, я отерла губы рукавом. Перед глазами плыло, ноги, будто набитые ватой, кололо. Чужие обрывки мыслей вдруг зазвучали в моей голове, закружились, как конфетти.

«Что происходит?.. Кто здесь?.. Грязная кровь… Отец отказался… не хочу, не хочу, не хочу… Мне никто не поможет… Должна убить… Смерть…»

– Я здесь! Я сейчас! Я существую! – закричала я непривычно высоким голосом, соединяя деревянные пальцы, которые никак не хотели слушаться.

Комнатушка качалась, в глазах щипало то ли от слез, то ли от катящегося по лбу пота. Мне удалось свести вместе мизинцы – чужие, тонкие, с длинными овалами ногтей.

Воспоминание! Надо воспоминание!

Мы идем с ярмарки, я держу за руку маму, у меня болит живот, голова все еще кружится, а в горле стоит привкус рвоты и шоколада. Папа впереди, брат рядом с ним. У них одинаковые вихры на затылках. Рита чуть в стороне, как всегда, пялится в экран телефона. У нее появился парень, но это большой секрет. Рита боится, вдруг родителям не понравится, что он гораздо старше ее и солдат. В последнее время на Обитель-три стягиваются военные, и папу это беспокоит. Он каждый вечер смотрит новости и все больше мрачнеет, а недавно я подслушала, как они с мамой обсуждали переезд на Обитель-семь.