Самостоятельная такая, гордая. Безумная не меньше меня самого. И жадная в каждом жесте. Не отодвинуться от нее было. Не разорвать эту связь хоть на миг.

Все, что собирался сделать, вылетело из головы начисто. Год в мечтах представлял, как снова буду любить свою мышку. Десятки раз видел нашу близость в пошлых эротических снах. Загибался от воспоминаний под хлесткими струями в душе. Как конченый импотент, мечтал хотя бы прикоснуться в больнице. А сейчас... пошевелиться не мог.

Голову сносило от этого её отчаяния. Чувствовал сквозь одежду, как колотится сердце. Губами собирал со щек соленые капли. И готов был взорваться в любой момент от тесноты и жара. Как пацан.

– Что ж ты со мной делаешь, мышка?

Добраться до кровати не было ни одного шанса. Я не дошел бы даже до высокого комода, что стоял рядом. Куда с ней такой было идти? Да и не хотелось.

В руках у меня стонала моя голодная девочка. Шизела вместе со мной от нашего «просто секса». И держала так крепко, словно ничего дороже у нее нет и не было никогда.

– Убиваешь ты меня, маленькая.  

Снова накрыв её губы своими, заглушая стоны, я опустился на пол. Прямо под дверь, где стоял. Спиной к деревянному косяку. Подогнув ноги по-турецки точно так же, как Аглая обхватывала мои бедра. И поцелуями, осторожно начал успокаивать свое сокровище.

Мягко, уже без натиска, оглаживал ягодицы под тонким платьем. Сквозь ткань, оставляя влажные следы, ласкал губами грудь. Шептал всякую чушь, совсем как в наш первый раз. И понемногу, потихоньку раскачивал Аглаю в своих объятиях.

По миллиметру приучал к себе, как девственницу. Осторожно приподнимал ее бедра и снова опускал на себя до конца. До глухого грудного стона.

Как эквилибрист на натянутом тросе. Без шеста и страховки. Все, что вело, не давая сорваться, – требовательные губы, язык, который сплетался с моим так же тесно, как и наши тела, и влага... повсюду.

Моя холодная девочка стала целым океаном для меня. Соленым сверху и жарким внизу. Таяла, словно снегурочка, выдавая все свои желания и настоящие чувства.

Такая «равнодушная», что захлебывалась слезами. Такая «независимая», что дышала лишь моим воздухом. И такая «чужая», что пошлые влажные шлепки звучали все громче и звонче.

Я даже собственного дыхания не слышал. Только их.

Самая лучшая музыка, о какой можно было мечтать. Самый лучший танец для двоих. Древний, как мать-земля. Потный и дикий. Разбивающий в морозную пыль последние островки моего холода. Бьющий острой болью по каждому позвонку и выкручивающий мучительным удовольствием каждую мышцу.

Ради такой боли стоило возвращаться с того света.

Ради нее можно было ползти на животе по грязи, оставляя за собой реку крови.

Ради нее ни дня, ни года не было жалко.

Только бы снова чувствовать, как сжимает и пульсирует моя нежная девочка.

Только бы глотать ее крик. И заполнять... метить самым древним способом. Без разрешения и просьбы. Только потому что моё. 

– Маленькая... – Оглохший и ослепший, я даже подняться с пола не мог.

– Хорошая моя.... – Гладил дрожащую Аглаю по плечам, по рукам. Скользил по спине. И языком слизывал капли крови с прокушенной нижней губы.

– Тише... Тише... – Раскачивал в объятиях. Все еще в ней. Без защиты. В нашей общей влаге. Все еще загибаясь от общего пережитого взрыва.

– Никому тебя не отдам больше. Поняла? – С ума сходил от ароматов и ощущения ее рук на своих плечах. Не безвольных, не чужих, а обнимающих, напряженных.

– Ты чудовище. – Мышка лишь на миг смогла оторваться от моего плеча и посмотреть в глаза. – Знаешь это?

– Еще какое.

Не в силах сопротивляться этому безумному взгляду, стиснул ее сильнее. Плюнув на то, что еще рано, снова потянул на себя. Заставил стонать от твердости.